Читать книгу "Лица счастья. Имена любви - Юлия Лешко"

Пианино делит комнату на две части: за «спиной» у инструмента – две сдвинутые большущие, старинные металлические кровати с шариками. На которых, впрочем, установлены новомодные ортопедические матрасы. Сколько себя помню, на каникулах мы спали на этом безразмерном ложе втроем: с одной стороны – бабушка, посередине – я, с другого бока – дед.

Уляжемся, бывало, и я начинаю канючить, чтобы оттянуть время сна: «Расскажи что-нибудь…» И дед начинал специальный колыбельный рассказ, в котором главным было не повествование, а тягучий рефрен: «Сорок дней, сорок ночей…» Да, надо было крепко повзрослеть, чтобы понять: заунывные «сорок дней и т. д.» были призваны усыпить меня до того, как дед придумает, чем закончить историю.

Но тут он жестоко ошибался! И первым, под свой «припев», сам начинал посвистывать носом. А вот я не дремала, ни в прямом, ни в переносном смысле: «Дед! Просыпайся! Дальше что?…»

В доме есть подвал и чердак – два места, куда в детстве мне разрешалось ходить только с кем-то из взрослых. Ах, какой яблочный дух стоял в подвале! И винный: дед держал там бутыль со своей настойкой, которую почему-то называл странным словом «чемергес»…

Мистифицировал меня постоянно! Например, сумел убедить девчонку, что в нашем старом доме водится привидение. Но не скучный средневековый призрак в балахоне, а польский офицер, застрелившийся когда-то на чердаке от неразделенной любви. И ведь слышались иногда шаги на чердаке, честное слово, слышались! Дед красноречиво поднимал указательный палец, чтобы я прислушалась, и заговорщицки предлагал: «Пошли! Проверим!» Ага, конечно!..

…Мне бы согласиться, поддаться на провокацию хоть раз! Тут-то бы дедовские страшилки и лопнули, как мыльный пузырь: наверняка это какая-то соседка развешивала на чердаке белье. Летом крыша так нагревалась за день, что ночью высыхали хоть простыни, хоть толстые одеяла.

Но какой же ребенок пойдет на темный чердак ловить привидение, хоть бы и с дедом…

* * *

Подружки у меня в Красном тоже были, но самая лучшая, самая любимая, самая-самая – Танечка Конькова, внучка соседей Суховых.

Мы расставались с ней на целый год, а когда встречались снова – как будто и не было разлуки! Скорей все рассказать, скорей куда-то бежать…

Очень непохожие внешне – кареглазая, с темными толстыми косичками Таня и беленькая я, – мы всегда придумывали игры, которые были интересны только нам. Рядом с нами росли и внучка соседей Базановых, и девочки из «новых» домов, и «лоботряс и губошлеп» Вовка Васильев, и самый красивый мальчик городка Мишка Спас… Но мы все равно крепенько держались друг за друга, всегда особняком.

Часто уединялись, убегали в огород Суховых, где была просто сказочная красота! Он находился очень близко к границам базы, на которой служили наши деды. Там сохранились деревья, которые Суховы пожалели вырубать – несколько ив, кусты. Бабушка Тани посадила смородину и крыжовник, и получилось отгороженное от всех остальных участков деревьями и кустарниками пространство. А мы, с нашей фантазией, чувствовали себя отрезанными от всего мира, от всех этих Вовок, Мишек… Но самое красивое, что было у Суховых на огороде, – два бассейна! То есть, конечно, это были не бассейны: просто в сохранившихся от каких-то разрушенных построек фундаментах естественным образом накапливалась вода. И над водой свисали ветви ивы…

Мы «разыгрывались» там так, что забывали про все. Пока до нас дойдут ее или моя бабушка, пока погонят обедать… У нас даже был свой секретный язык. Его придумала Таня: надо просто было добавлять к каждому слогу одну, определенную, согласную букву и ту же гласную, что в слоге. Непонятно? Да нет, очень даже просто! Например: «Юсюляся хосоросошасаяся десевосочкаса». Ага!.. Вот никто и не разбирал эту тарабарщину, а всего-то – «Юля – хорошая девочка».

Однажды мой вечно увлекающийся чем-то папа снял нас на кинокамеру: у него была эта дорогущая по тем временам «игрушка», снимающая на 8-миллиметровую пленку. Звук она не записывала, только изображение. Почему-то мы с Таней категорически не хотели сниматься: отворачивались от оператора, взявшись за руки, уходили в сторону. Глупые маленькие девчонки, разве мы думали, что когда-нибудь этот день, этот сад, это детство станут светлым воспоминанием… Нам было некогда! «Неповторимо» – да мы такого слова не знали!..

«Восьмимиллиметровку» можно посмотреть только на стареньком проекторе. Каким-то чудом он еще вполне дееспособен, и папа переснял всю нашу семейную «хронику» на видеокамеру. Под треск кинопроектора наша далекая жизнь как-то особенно трогательно выглядит: две хорошенькие сердитые девочки важно и надменно покидают беседку, демонстративно отворачиваются от объектива и, наконец, уходят в сад… Папе, видно, тоже надоело нас уговаривать, и больше фильмов, где мы вдвоем с Таней, нет.

* * *

Самое любимое приключение детства – пойти с дедом на базу проверять караул.

…Дед отдал армии пятьдесят лет своей жизни и очень этим гордился. Любил сравниться с графом Игнатьевым, написавшим когда-то книгу «Пятьдесят лет в строю»…

Караулы надо было проверять глубоким вечером.

«Не струсишь?» – «Нет!» – «А если волки?» – «Ну и что!» – «А разбойники?» – «Ха-ха-ха!..»

Дед облачался в офицерскую плащ-палатку, я хваталась за его локоть и мы уходили в лес, окружавший наш военный городок с трех сторон. Там, почти сразу, начинался длинный забор, окружавший базу.

Мы шли вдоль забора по протоптанной тропинке, лес шуршал, трещал сучками, и дед обязательно что-то рассказывал. Что-то, хорошо подходящее к кромешной тьме, лесным шорохам и нашей ответственной миссии.

Мой дед тоже был большим артистом! Какие паузы он делал, как играл интонацией, как выделял особые моменты… Иногда, для пущего эффекта, он останавливался и, зорко вглядываясь в тьму, произносил: «Тихо! Что это?» И громче: «Эй! Кто там? Выходи!..» Я тряслась рядом от неизвестности и восторга. Р-раз: дед направил дальнобойный фонарь, вынутый из кармана… «Ничего! Идем дальше…» И будто подвиг совершили!

Обратно идти было куда веселей. Я преодолела большое расстояние, я не струсила, я – молодец! Дед шагает широко, а легонькая я, вцепившаяся в его локоть под плащ-палаткой, едва ли не лечу рядом, подобно вымпелу.

И вот уже видны ярко освещенные окна нашего ДОСа. Вот наш сад, и палисадник, и две беседки, напротив каждого из двух подъездов. Сильно пахнет ночной фиалкой…

Издалека дед начинает свистеть условным свистом: «Фью-фью, фью-фью, фью-фью…» Никогда не умела свистеть!

В ответ из окна раздается отклик – это отзывается мой молодой папа, а может – дядя. Бабушка суеверной не была, а свист был ритуалом… Какое счастье: мы вернулись домой, а там светло, там не спят, ждут нас, смельчаков! Одно из лучших воспоминаний детства: этот дом, эти освещенные окна. Все живы, все молоды, все любят друг друга. Лето, теплая ночь, завтра будет солнечный день…

…Когда бы мы ни приезжали в Красное, мой папа тоже свистел с улицы, а из дома слышался отзыв деда. Свист всегда был молодцеватым, даже когда дед уже передвигался с трудом на своих кривых кавалерийских ногах. Свист ведь не голос, возраста не выдает…