Читать книгу "Из Декабря в Антарктику - Виктор Джин"

Позади одного из бараков покосился дряхлый сарай, где я кантовался за пятьсот франков. Тут же, во дворе, пасутся животные. В загоне костлявая корова ударяет по решетчатым бокам плеткой хвоста. Вокруг ни травы, ни зелени. Раз в день африканец привозит тележку сухого сена, но сегодня не появился.

С голодухи козлы взобрались на кривое деревце, обгладывая ветки. Мне нравятся козлы — умеют карабкаться по горам, снегам и деревьям. В них живет дух приключений.

Бросив прощальный взгляд на бородатых друзей, я пролез через дыру в полуразрушенной глиняной стене и двинулся прочь окольными путями.

Капюшон скрывает лицо, но это помогает отчасти. Белый человек с рюкзаком привлекает больше внимания, чем инопланетянин. Пробираюсь мимо лачуг, неумело сбитых из бесполезного хлама. Под подошвой хрустит глина с укатанным в нее пластиком. Поворачиваю за угол. В нос ударяет затхлый запах мочи. Резкий лай за забором обнаруживает меня. Ускоряю шаг.

Поодаль, на перекрестке, пылает гигантское кострище, из которого торчат палки и прочая ерунда. С десяток силуэтов возбужденно скачет вокруг, как кучка горилл у приползшей змеи.

Одна из них замерла, глядя на меня. Ее примеру последовала другая, затем еще одна, и еще. Все внимание фигур приковалось к чужеземцу. Делают взмахи длинными руками, что-то выкрикивают. Рядом падает брошенный ими камень. Не сбавляю шаг, наблюдаю краем глаза, скрываюсь в задворках. Крики остаются позади.

Доковылял до автостоянки. Толпы африканцев сгрудились вокруг автобусов, образовав гигантский муравейник. Жужжание, ажиотаж и жалобный плач. Прорываюсь вперед. Залезаю в первый автобус до границы.

— Нервов никаких не хватит! — задрожал женский голос, дополняя вибрацию в стенах. — Как тебе удается сохранять спокойствие?

Подавшись вперед, мужчина прошептал:

— Когда вокруг творится что-то неладное, я представляю, что меня сопровождает паук, — вытягивает руку на уровне стола, — во-от такого размера.

Женщина смотрит удивленно.

— Люди боятся пауков, — пояснил мужчина.

— Но он же не настоящий! — усмехнулась. — Выдуманный.

— Не более, чем мы с тобой.

— Неужели действует?

— Уверяю тебя, никто не приблизится к человеку в капюшоне и с метровым пауком.

— Невероятно. Ну так это же не из-за паука!

— Думаешь, из-за капюшона?

— Нет же! Враги чувствуют твою уверенность, думают, что у тебя в кармане пистолет или нож. Но паука-то они не видят!

— Если ты чего-то не видишь, не значит, что этого нет. То, до чего дотрагивается воображение, оживает.

Начался ливень. Струйки воды просачиваются внутрь и печально стекают по стеклу изнутри.

Автобус старый, уставший автобус. На крыше куча сумок с мешками, пережатых брезентом и паутиной веревок. Проход забит: несколько старых телевизоров, стройматериалы, балконная дверь и двухметровый католический крест. Железные сидения, словно орудие пытки, сдавливают колени. Между потертым металлом зажат человеческий материал, набит плотнее, чем в консервах. Дым сгоревшего бензина летит внутрь. С верхних полок сыпятся перья, кудахтают курицы.

Когда дождь утихает, поднимается духота. Растет духота, и рождаются мухи. Из задней части автобуса тянет гнильцой. Мухи обожают гниль и дерьмо. Потому охотно заполняют остатки пространства.

Вонь и жара высасывают последние силы. Слабость в желудке нарастает. Зудящая кожа пытается поймать дуновение ветерка, но тщетно. Воздуха мало, гораздо меньше, чем мух. Упираюсь мокрым лицом в рюкзак, сдавливающий колени. Чувствую еле уловимый аромат лаванды — где-то внутри благоухает кусок мыла. Во рту копятся слюни. Этот мыльный обрубок с налипшими волосами — единственное, что позволяет не потерять сознание.

Позади стучат барабаны, ни звонко, ни весело — как на галере. Автобус ползет так натужно, что хочется помочь ему веслами. Затем железное судно встает, упершись в блокпост.

Заходит военный. Расстегнул кобуру. Пистолет весь в царапинах и с предохранителя снят. Человек в камуфляже недоверчиво ползет по проходу, широко перешагивая, прижав к носу платок и морщась от вони. Останавливается у креста, светит фонариком в почерневшие от усталости лица. Разворачивается и быстро уходит. Ни документов, ни денег не требовал.

Следом в автобус влезают тучные женщины с тазами, едой и закусками. Предлагают напитки, каркаде, баобаб, сигареты, вареный ямс и бананы.

Вложив в черную руку монеты, получаю имбирный напиток. Вспотевшая бутылка, использованная тысячи раз. Холодный пластик прикладываю к расплавленной шее. Остужает.

Автобус пыхтит, выплевывает сажу, еле-еле приходит в движение. Продавщицы, закончив транзакции, прыгают на ходу со ступеньки автобуса. Пошли прочь, жопастые ниндзи! Дайте пространство и воздух.

Добравшись почти до полуночи, железяка сломалась. Народ высыпает наружу, разминает ржавые косточки. Испражняется, тут и там, на обочину. Женщины садятся на корточки.

Отхожу в сторону. Пробираюсь мимо кустов, что раскинули колючие когти и цепляют за кожу. Натыкаюсь на силуэт в темноте, тот шевелится. В тишине прохладного вечера свистит и пенится струйка. Толстуха машет рукой — прогоняет, словно отбиваясь от мухи цеце. Вместе с тем, из глубин ее тела пробивается газ, испускаясь наружу. Жирное тело трясется — курица сидит и хохочет. Не остановить цепную реакцию, крещендо и бульканье. Смех вперемешку с хлопками, громче, чем трубы автобуса.

Убегаю прочь и прячусь за кустиком. Поднимаю уставшую голову, повесив взгляд на месяц, что застыл ехидной улыбкой. Чувствую слабость, жар и озноб.

Автобус лежит в темноте и воняет бензином. Всей толпой мы уперлись руками — толкаем непослушную тушу. А та все кряхтит, ленясь заводиться. Толкаем во тьме, гурьба черных и белый. Дотащили мертвого мамонта практически до самой границы. Наконец, задребезжав, железный зверь ожил — успешно покидаем страну.

Добравшись до Ганы, я лечился от малярии три дня. Но осталось что-то еще. Другое, отравляющее ум паранойей. Все сломалось — тело скрипело, разваливаясь. С каждым днем хуже. Болезнь берет вверх, лупит тяжелым хвостом, глушит, тащит на дно — теряю концентрацию. Как победить того, кого ты не видишь? Шансы один к десяти.

Боль включает черно-белое восприятие. Пью антибиотики — не помогает. Наверное, инфекция не внутри, а снаружи. Местный менталитет изматывает, африканцы так и вьются вокруг. Какие же они шумные, терпения нет! Проехал четверть континента, а от страны к стране ничего не меняется. Та же грязь, невежество, беднота и разруха. Мой поток бросил меня, оставил догнивать в черной клоаке.

На узкой улочке Аккры, в трущобном районе Нима, стучат барабаны. Под огромным шатром африканцы веселятся, пьют и танцуют. Так здесь выглядят похороны. Поминают почившего парня. Говорят, отравился едой, другие — ядовитый укус жуткой твари. Впрочем, дело обычное, похороны каждую пятницу. Люди здесь мрут чаще мух, повод потанцевать и напиться.