Читать книгу "Квартира. Карьера. И три кавалера - Эллина Наумова"

– Эй, можно сказать глупость? Ты первый иностранец, с которым я близко общаюсь. И меня все больше мучит вопрос, как ты занимаешься любовью? Прости, если, с твоей точки зрения, говорить на такие темы женщине неприлично. У нас это тоже не приветствуется. Не подумай, я не расистка, не нацистка какая-нибудь… Я медик… Анатомически все мужчины устроены одинаково… Смысл и техника полового акта не может кардинально отличаться у разных народов. Но мне все равно любопытно. Я уже не справляюсь с этим… А сегодня еще и любовалась тобой, когда ты разделся по пояс…

– Кэтрин, я ничего не понял про расизм, нацизм, анатомию, половой акт и голый торс, – наконец отозвался Петер. – Я не знаю, как у вас в России мужчины и женщины договариваются. У нас – словами. Ты мне очень нравишься. И труд нас сблизил. И подружки у меня сейчас нет. Так что, если хочешь, если ты готова к сексу со мной, я буду очень рад.

«Все нормально, – подумала Трифонова. – Мне можно было выразиться короче: «Я тебя хочу». Результат получился бы таким же. Теперь для чистоты эксперимента надо отложить близость». И она улыбнулась напрягшемуся Петеру:

– Только давай сделаем это завтра, ладно? Я устала за два дня, уже поздно.

– Да, разумеется. Тебе необходимо выспаться, – без натяжки улыбнулся он в ответ.

«И этот биоробот», – констатировала исследовательница и скрылась в спальне, предоставив человекоподобному устройству мыть тарелки и бокалы.

Однако, едва девушка переступила порог квартиры следующим вечером, Петер выскочил в прихожую и нетерпеливо спросил:

– Ты не передумала, Кэтрин?

– Нет, конечно, – сообщила Трифонова, не успев поразиться тому, что у нее, оказывается, была возможность послать его даже на этом этапе. – Баба сказала, баба сделала…

– Что? Ба-ба? Последнее было по-русски, я совсем не понял.

– Угу, – согласилась Катя и вместо перевода обняла его.

И понеслось. Сутки растянулись до неузнаваемости. Только вчера едва успевала побольше запомнить в клинике, а дома обдумать и записать. Поужинать в кафе. Принять душ. Узнать из компа, что творится на родине и куда туристу податься в выходные в Берлине. Упасть на кушетку и заснуть. А тут, оказалось, в вечер помещается полутора-двухчасовое сидение с Петером в барах и ресторанчиках. И неторопливый секс, который так и тянуло назвать качественным. Ничему новому они друг друга не обучили, но перетряхнули все свои старые умения ради неожиданного партнера. Не сговариваясь, решили не терять ни одну ночь из отпущенных им тридцати. Это не было соревнованием в выносливости, просто оба чувствовали одинаково: им дарован редчайший шанс и способ безнаказанно наслаждаться. И отказываться от него было не просто глупо, а преступно. Любовники раздевались и испытывали суеверный ужас – только бы доказать судьбе, что они не пренебрегут ее даром, что ценят его, что запомнят навсегда. А все, что начинается с такого острого страха, всегда кончается не ранящим, только чуть ощутимо давящим удовольствием. Его очень мало бывает в жизни, им повезло, и они это знали.

Молодые люди интенсивно гуляли, пытаясь высокой скоростью компенсировать нехватку времени. Однажды добегались до того, что пришлось остановиться – силы кончились даже у двужильного Петера.

– Кэтрин, хочешь посмотреть, как мужчина падает на землю и вырубается? Сейчас продемонстрирую, – предложил он, с трудом дыша.

– Лучше сядем. А то и женщина рядом с ним уляжется.

Молодые люди устроились на скамейке, с удовольствием вытянули одинаково длинные тощие ноги в узких джинсах и пыльных кроссовках. Ели мороженое, не разговаривали. Они часто молчали вдвоем – у них не было совместного будущего, их это не тяготило. На другом краю скамейки отдыхали крепкие потные мужчина и женщина средних лет. Явно утомившиеся туристы, которым надоело обсуждать достопримечательности. Вообще создавалось впечатление, что они активно свирепели: немчура понастроила чего-то мрачного и высокого, а ты бегай, высунув язык, фоткайся, чтобы доказать знакомым, что не хуже их. Мимо, трогательно держась за руки, брели парень с девушкой. Похоже, тренировали друг друга в иностранных языках. Она чирикала по-русски, он отвечал по-немецки. Вдруг мужчина громко обратился к своей спутнице на родном Трифоновой языке:

– Смотри-ка, наши суки вешаются на фашистов. Забыли сорок пятый, немецкие овчарки? Расстреливать их, проституток, подстилок дешевых, надо.

Девчонка услышала, зыркнула на соотечественника и мимоходом показала ему средний палец.

– Ах ты предательница, – рыкнул он. И выдал длинную матерную тираду.

Катю ощутимо затошнило. Ее прадед погиб в Великую Отечественную. Бабушка рассказывала, как в войну маленькой потерялась в лесу. Как наши солдаты, которым с рассветом надо было выступать на фронт, искали ее полночи. Один нашел спящей под деревом. Осторожно разбудил, накормил хлебом и тушенкой, потом на руках отнес в деревню. Но при чем тут Петер или прохожий влюбленный в русскую мальчик? Петер вообще спас незнакомку от общаги, поселил у себя без каких-нибудь условий. А этот козел хоть переночевать бесплатно пустит немку ли, россиянку ли? Не помня себя, Трифонова приблизилась к мужику и врезала ему в ухо. Ну, то есть с высоты своего роста ткнула кулаком куда-то вниз и прошипела:

– Ты мстишь немецким мужчинам, оскорбляя русских женщин? Иззавидовался, что здесь люди живут по-человечески? Не позорь победителей, не марай сорок пятый, жалкий ублюдок.

Спутница хама, уразумев, что наша нашего бьет, завопила: «Помогите, люди добрые!» Петер подскочил к своей девушке, схватил ее за локоть, шепнул: «Бежим». И поволок в какой-то переулок, из него в следующий, дальше в метро. Наконец, отдышавшись, Катя спросила:

– Зачем мы сбежали?

– У нас строгая полиция, Кэтрин, – ответил Петер. – А ты неожиданно напала на человека. Очевидно пыталась его ударить. Нам грозило тщательное долгое разбирательство. Под твоим влиянием я перестаю быть законопослушным. Что случилось? Он тебя обижал? Вы знакомы?

– Нет…

И мелкая хулиганка объяснила, в чем дело.

– О, ты приняла его ругань на свой счет, – дошло до интеллектуального берлинца.

– Немецкими овчарками называли наших баб, которые пускали в свою постель оккупантов, – сухо пояснила Трифонова. – Часто просто чтобы накормить своих русских детей. А я в Германии в твоей постели. И взбесилась не из-за себя, а из-за тебя. По этому мужику выходит, что ты пригласил меня к себе пожить не по доброте душевной. Ты расплачивался за грехи предков. Был обязан приютить. Такого подхода я не выношу.

– В семье моей матери не было нацистов, – тихо сказал Петер. – Она переехала в Англию в тридцать пятом в интересах бизнеса. Мама еще не родилась. Но, знаешь, им трудно жилось в войну. И когда папа влюбился и женился на немке, на него тоже косились английские родственники и сослуживцы.

– Когда это было?

– В семьдесят седьмом.

– Вот-вот, и я о том же. До тех пор прошло тридцать с лишним лет, и с тех пор еще сорок, Петер.