Читать книгу "Волосы Береники - Вера Колочкова"

— Ой, привет!.. Какими судьбами? Не ожидала тебя увидеть.

— А я ожидал. Тебя. Я знал, что ты сегодня диплом получаешь. Пойдем, мне надо тебе сказать.

— Куда пойдем?

— Да все равно куда. Поедем ко мне домой.

— К тебе? А что твоя мама скажет? Вот уж она обрадуется, увидев меня!

— Мама на даче. Я ей дачу купил, она сейчас там живет.

— Ух ты, молодец какой. Дачу маме купил. И как это тебе удалось-то, интересно?

— Ник, перестань… О чем мы сейчас говорим, смешно, правда. Пойдем. Мне так много надо тебе сказать.

— Я замужем, Антон.

— Я знаю. Я тоже женат. И что? Разве что-то от этого изменилось?

— Все, все изменилось.

— Не обманывай себя, Ник. Ничего не изменилось. Я по-прежнему люблю тебя, а ты меня. Да что говорить, ты же сама все понимаешь. Пойдем, я всего на неделю вырвался. Наврал, что мать заболела. Пойдем, Ник…

И она пошла за ним, как привороженная. Ни одной мысли в голове не было. Никаких извинений и объяснений не хотелось.

Скорей бы, иначе умереть можно. Такси. Знакомый двор. Дверь подъезда захлопнулась. Первый этаж. Второй, третий. Звякнули ключи в дрожащей ладони Антона. Замок поддался легко… Все, все! Больше нет ничего на свете! И никого нет, кроме них двоих! И слова «потом» тоже нет! Потом — будь что будет…

«Потом» наступило очень быстро, будто и не было за плечами недели. Что — неделя? Всего семь дней. За неделю никто ничего не поймет, не заподозрит. «Почему так поздно вернулась, Ника? Случилось что? Нет, Сева, все в порядке. Подруга заболела, надо было помочь…»

А Маргарита Федоровна даже и этого не спросила. Глядела на нее так, будто рентгеном просвечивала, усмехалась. Но не злорадно, а себе на уме усмехалась. Так, как она умеет. Нике было неловко и стыдно, и приходилось отводить глаза. Одним только себя и успокаивала: неделя прошла — и всё, и всё. И больше ничего не будет. Никогда. Что такое — неделя? Всего семь дней, как семь смертных грехов. Она украла из жизни всего неделю. Самой стыдно, да. Казните, закидайте камнями, виновата. Но что делать, если так вышло?

Через месяц Ника поняла, что беременна. И пришла в ужас. Выходило, что не только неделю она украла. И непонятно было, что ей со своим интересным положением делать. И дальше врать, что ли? Доброму Севе врать? Маргарите Федоровне?! Нет, нет. Это просто невозможно. И посоветоваться не с кем. Разве с Томкой?..

— Ну делов-то! Я думала, и впрямь какое горе случилось, — легко махнула рукой прилетевшая на ее зов Томка. — Не признавайся, да и все. Рожай. Что тут еще обсуждать?

— Я так не могу, Томка.

— Да они никогда не узнают — ни Сева, ни свекровка твоя!

— Да, не узнают. Но я буду знать. Как я буду жить с этим? Нет, я не могу.

— Ой, не усложняй, а? Любишь ты все преувеличивать. Да окажись я на твоем месте, ни минуты бы не раздумывала. Знаешь, как мне нужен ребеночек, чтобы в новом статусе закрепиться?

— Так роди.

— Ага, легко сказать. Не получается у меня. И налево сходить не получается, моего мужа в этих делах не обманешь, он все сто раз проверит и перепроверит. А тебе, можно сказать, свезло. Кто тебя в обмане заподозрит? Никому и в голову не придет. Рожай, ни о чем не думай.

— Не могу. Нет, я все расскажу, во всем признаюсь. Сначала Маргарите Федоровне, потом Севе.

— Ну признаешься, и дальше что? Кому от этого лучше будет? Тебе? В любом случае лучше не будет. О себе надо думать в данном случае, только о себе. Вот учу тебя, учу… А ты одно талдычишь.

— Я не смогу с этим обманом жить, Томка.

— Ну и дура. Такая дура, каких свет не видывал.

— Да, Томка, ты права, я дура. Но не могу, не могу…

Она долго не решалась начать трудный разговор с Маргаритой Федоровной. Извелась, похудела, да еще и ранний токсикоз напал, выворачивал организм наизнанку. Маргарита Федоровна, видя ее страдания, спросила сама:

— Ты беременна, Ника?

— Да… Да. Я беременна, Маргарита Федоровна.

— Нет, я не понимаю. Почему такой голос трагический? Ты что, не рада?

— Я не от Севы беременна. Рассказывать ничего не буду, да это вам и неважно. Простите, так получилось. Я Севе сегодня скажу. Я знаю, он не простит, но я скажу.

— Не вздумай.

— Что?!

— Что слышала. Не вздумай ему ничего говорить. Поняла? Рожай!

— Но, Маргарита Федоровна?!.

— И никаких «но». Будешь рожать, я сказала!

И лицо у нее было такое, что Ника даже втянула голову в плечи и отпрянула, повторив испуганно:

— Что вы говорите, Маргарита Федоровна?.. Я ж объясняю…

— А не надо мне ничего объяснять. Это я тебе сейчас объясню, моя дорогая. Дело в том, что у Севы не может быть детей. Не может, понимаешь? Он в детстве свинкой с осложнением переболел, и мне врач сказал. Но Сева об этом не знает, поняла? Я от него скрыла. Так что — рожай.

— Я не могу.

— Можешь. Сделай его счастливым, Ника.

— Но это же нечестно, Маргарита Федоровна! Это… Это подло, в конце концов.

— Подло? Нет, дорогая, ты не права. Я люблю своего сына и хочу, чтобы он был счастлив. Пусть даже таким способом. И не смотри на меня своими глазищами! Сама будешь матерью, тогда поймешь.

— Но как же?.. Мы-то с вами будем об этом знать… Как же мы-то?

— Да нормально. Мы с тобой будем сообщницами, вместе перед богом на скамью подсудимых сядем. Нет, не так… Я возьму на себя половину твоего греха. Вместе ведь легче его нести? Ничего, Ника, прорвемся.

— Какая же вы, Маргарита Федоровна… Вот всего ожидала от этого разговора, только не этого!

— А я вся такая непредсказуемая, такая противоречивая вся. Ты разве этого не поняла еще, моя рыжая прэлесть? Ладно, давай замнем. И все, больше ни слова о настоящей правде. Нет ее, понимаешь? Есть только радость от того, что ты, моя дорогая, беременна. Хочешь, я тебе морковного сока сделаю? И творожка со сметанкой? А то на тебя смотреть страшно — такая испуганная.

— Нет, не хочу… Вообще есть ничего не могу.

— Надо, Ника. А хочу не хочу… Про это забудь пока.

— Я даже не знаю, что вам ответить, Маргарита Федоровна. Растерялась как-то.

— А ты не теряйся, мы ж все решили.

— Значит, вы предлагаете ложь во спасение?..

— Фу, Ника. Терпеть не могу этих пошлых расхожих выражений. Как штамп в любовном романе — фу!

— Но ведь все равно — ложь.

— Да, ложь. Конечно, ложь сама по себе мерзкая штука, но любовь делает ее правдой. Она в конце концов побеждает ее, понимаешь? Перерабатывает с годами в полноценную и счастливую правду. И все, и хватит об этом, чего переливать из пустого в порожнее? Скажи лучше… кто еще о твоей секретной беременности знает?