Читать книгу "Великие Цезари. Творцы Римской Империи - Александр Петряков"

Надо при этом иметь в виду, что партий в современном понимании этого слова в античном мире не было, как не было уж слишком отчетливого разделения в политической жизни по сословному признаку. Зачастую представители знати, когда им было это выгодно, переходили в плебеи и становились народными трибунами, а многие сенаторы выступали с популистскими речами в сенате и сами себя причисляли к популярам. Трудно в этом случае доискиваться, по каким признакам и кто из них «достойнее». До сих пор историки ведут ожесточенные споры о том, было ли вообще четкое разделение между этими группировками. Немецкий историк М. Гельцер вообще считает подобное мнение «фантазией XX века». Но, так или иначе, Цицерон, по своему мировоззрению, несомненно, принадлежал к «достойным», то есть оптиматам, хотя во времена своего консульства с лукавым и наигранным актерским пафосом провозглашал себя защитником народа.

Итак, Катилину вновь «прокатили» на выборах шестьдесят третьего года, и он окончательно осознал, что легальным путем ему власти не добиться. И стал готовиться к вооруженному мятежу. Он имел своих сторонников не только в столице. Бывший сулланец Гай Манлий готов был поддержать Катилину в северной Этрурии и разжечь там огонь восстания. Катилина планировал осенью, в октябре, поднять мятеж одновременно в Капуе, Апулии, а в самом Риме устроить резню и совершить государственный переворот.

Но планам Катилины и других заговорщиков, за спинами которых, как утверждали современники, стояли Красс и Цезарь, не суждено было сбыться. Любовница одного из заговорщиков по имени Фульвия разболтала об их намерениях, причем Цицерону становится известно, что и он станет жертвой беспорядков, его имя стоит в списке заговорщиков одним из первых. Поэтому консул ходит на заседания сената в панцире и обрушивается на Катилину со страстью и яростью попавшего в засаду зверя. Он прямо говорит Катилине, что ему все известно о его намерениях, и призывает покинуть Рим и не наживать себе худших неприятностей. Вспыльчивый и неуравновешенный Катилина, который стал понимать, что ничего не добьется в городе без вооруженной силы, действительно уезжает из Рима к войску Манлия в Этрурию, где присваивает себе знаки консульского отличия. Быть может, даже Катилина уезжает по совету режиссера Цезаря, который решил, что без буффонад эксцентричного честолюбца им будет проще совершить переворот в столице. Но со стороны Катилины это было серьезным просчетом.

Оставшиеся в Риме заговорщики решают следовать по заранее разработанному плану: поджечь Рим в разных частях, посеять панику, убить Цицерона и в дальнейшем открыть ворота войску Манлия и Катилины.

Цицерон знает об этих планах от той же Фульвии, однако у него нет никаких доказательств, кроме доноса. Но счастье все же оказалось на его стороне. От послов галльского племени аллоброгов стало известно, что их сманивали принять участие в заговоре с обещаниями простить долги, если они помогут сторонникам Катилины военной силой. Хитроумный Цицерон подучил послов взять у заговорщиков письменные подтверждения своих обещаний, что они и сделали. Теперь эти послания оказались в руках у консула и стали уликой, на основании которой он приказал арестовать заговорщиков.

Появился и еще один свидетель по имени Луций Тарквиний, которого задержали на выезде из города. Он признался в сенате, что ехал к Катилине с наказом, чтобы тот поспешил в Рим с войсками, а когда его спросили, кто его послал, ответил, что Красс. При этом подтвердил слова Фульвии, что в Риме действительно готовились поджоги, убийства сенаторов и прочие бесчинства.

Сенаторы не поверили, что Красс в этом участвует, а если и поверили, не захотели его обвинять, потому что многие были его должниками и единомышленниками. Разумеется, нет сомнений в том, что Красс, обеспокоенный блестящими победами Помпея, стремился опередить его в захвате власти. Это вполне правдоподобно, потому что он, а вместе с ним и Цезарь, оставшийся в тени автор и режиссер заговора, вовсе не собирались приводить к власти безумца Катилину, он был им нужен как запальный шнур для взрыва.

Итак, заговор был счастливо обезврежен, и пятого декабря уходящего шестьдесят третьего года сенат собрался на заседание, чтобы решить судьбу заговорщиков, что было, строго говоря, противозаконно, потому что судебной властью сенат не обладал. Первым получил слово избранный на следующий год консул Децим Юний Силан. Он был краток: враги отечества по законам предков достойны лишь высшей меры наказания. Выступившие следом сенаторы в целом поддерживали консула и рисовали страшные картины бесчинств, грозивших Риму, если бы Цицерону не удалось своевременно изобличить заговорщиков и принять экстренные меры.

Дошла очередь и до Цезаря. Заговорщики, безусловно, должны быть наказаны соразмерно своей вине, сказал он. Но какое наказание может быть соразмерным их преступлению? Да, здесь сейчас многие достойные сенаторы говорили о том, что замышляли заговорщики: поджечь Рим, перебить облеченных властью магистратов и свершить прочие страшные злодеяния. Но ведь ничего этого не случилось! Рим не горит, все обреченные было граждане целы и невредимы, все это осталось лишь замыслом, можно сказать черновиком, причем черновиком неиспользованным (об этом Цезарь говорил, быть может, не без горечи в душе). Он не сомневается в искренности патриотических чувств консула Децима Силана, побудивших его, «мужа храброго и решительного», высказаться за высшую меру наказания, но он, Цезарь, считает ее жестокой и предложение это полагает «чуждым нашему государственному строю». Несоразмерным он считает такое наказание еще и потому, что «в горе и несчастиях смерть – отдохновение от бедствий, а не мука; она избавляет человека от всяческих зол: по ту сторону ни для печали, ни для радости места нет». Далее он напоминает о проскрипциях Суллы. Ведь поначалу все радовались, что он казнил действительно лихоимцев, а что было потом? Сын доносил на отца, брат на брата и так далее. «Именно это и было началом большого бедствия: стоило кому-нибудь пожелать чей-то дом или усадьбу, или просто утварь либо одежду, как он уже старался, чтобы владелец оказался в проскрипционном списке». Поэтому Цезарь, конечно, не предлагает их оправдать и отпустить к Катилине, вовсе нет, – он советует рассадить заговорщиков по италийским тюрьмам, имущество конфисковать и приговор оставить без апелляции.

Реакция была такая. То ли Цезарь действительно был убедителен в своей речи благодаря своему ораторскому дару, то ли господа сенаторы решили не выносить, что называется, сора из избы (им было известно, что Цезарь и Красс связаны с Катилиной, и становиться поперек дороги таким влиятельным людям многим было невыгодно), поэтому быстро нашлись и согласные с Цезарем. Более того, консул Децим Силан заявил, что, говоря о высшей мере, он вовсе не имел в виду смертную казнь. Возникло колебание и в рядах остальной части сената, и неизвестно, чем бы все завершилось, если бы не Катон.

Он, надо полагать, был удивлен, что Цезарь не высказался за смертную казнь, думая, что тот это сделает, чтобы отвести подозрение от самого себя. Однако Цезарь, видимо, считал себя в безопасности, поэтому хотел вывести из-под удара исполнителей своей провалившейся пьесы под названием «Заговор Катилины». Он полагал, что они ему еще пригодятся в дальнейших интригах и борьбе за власть.