Читать книгу "Бестужев-Рюмин - Борис Григорьев"

Как сообщает Соловьёв, к Волконской явился секретарь Меншикова Андрей Яковлев, принёс ей подорожную, «где было сказано глухо, чтоб посланным людям давать подводы без обозначения имён», то есть ссылку осуществляли под завесой анонимности. Брата Михаила (кличка в кружке Маврина Панталоне) ещё раньше отозвали из Стокгольма, а С.А. Маврина и Абрама Петровича Ганнибала, деда А.С. Пушкина, под видом «важного поручения» отправили в Тобольск. Пострадали также «самый умный человек в России» секретарь КИД И.П. Веселовский (1690—1754) и его брат Фёдор (? — 1776). Последний, впрочем, уже давно был в бегах и ждал решения своей участи в Лондоне[21]. В июне того же 1727 года на Верховном тайном совете было рассмотрено обращение Ф. Веселовского из Лондона о помиловании, но против этого воспротивился Меншиков, и теперь срок его ожидания неопределённо увеличился. Члена кружка шталмейстера А.П. Волынского, будущего кабинет-министра, пока не тронули, но удалили из столицы, назначив служить в Украинскую армию.

Итак, Алексею Петровичу пришлось без всякого награждения продолжить «сидение» в Копенгагене и по возможности пока «не высовываться». Он дождался падения Меншикова и снова было воспрянул духом. Нужно было порадовать Петра II и хоть чем-то обозначить перед ним своё существование. Он послал в Петербург донесение, претендующее на актуальность и важность, хотя оно таковым на самом деле не было. «Король надеется получить вашу дружбу и готов искать её всевозможными способами… — писал он Петру II. — …Впрочем, здешний двор с беспокойством ждёт известия, герцог голштинский по-прежнему ли будет присутствовать в вашем Тайном совете, ибо в таком случае король датский не может поступать откровенно с вашим величеством». Начал за здравие, а кончил за упокой.

Герцог Готторп-Голштинский Карл Фридрих наконец отъехал из Петербурга за границу, и датский король Фредрик IV успокоился, а Бестужев стал снова ждать. Но ждать было нечего: власть осталась в руках враждебного Бестужевым А.И. Остермана и братьев Р.Г. и К.Г. Левенвольде. А потом Пётр II был «узурпирован» семейством Долгоруких (Долгоруковых), и царю было не до Копенгагена и какого-то там Бестужева. Вместе с новым временщиком Иваном Алексеевичем Долгоруким царь-отрок отдавался охоте, попойкам и любовным приключениям. Так что в возбуждённом состоянии русский посланник в Копенгагене пребывал недолго и снова погрузился в томительное ожидание.

Остерман и Долгорукие, свалившие и вполне заменившие собой «великодержавного властелина» Меншикова, плотной стеной оградили Петра II от общения со всеми другими лицами и, подобно светлейшему князю, держали курс на высшую ступеньку власти. Следуя примеру Меншикова, они захотели сделать императрицей свою дочь и сестру Екатерину и уже совершили её помолвку с Петром II. Попытка А.П. Бестужева-Рюмина вернуть сосланных отца и сестру из ссылки привела лишь к раскрытию их новых «прегрешений» и к новым наказаниям. На сей раз скомпрометирован был сам Алексей Петрович, уличённый в том, что «искал себе помощи через венский двор» и даже «сообщал чужестранным министрам о внутренних здегиняго государства делах». Обвинение было надуманным, потому что помощь при других дворах искали тогда многие, а уж болтливость и легкомыслие в речах были настоящим бедствием всех дипломатических служб. Но, слава Богу, опасность снова миновала, и А.П. Бестужев уцелел, а в 1729 году он даже получил денежную награду в размере 5000 рублей.

В сентябре 1727 года член кружка Маврина, работник Военной коллегии Егор Пашков, оставшийся на свободе, писал княгине Волконской о том, что он пытается «достать» Маврина и И. Веселовского из ссылки, но из-за противодействия «бессовестной клеотуры (то есть креатуры) Аеволъдовой» из этого ничего пока не получается. Пашков просил Асечку вести себя пока тихо и ничем своей оппозиции режиму не выказывать. Такие же советы месяцем позже давал сестре из Копенгагена брат Алексей, сетовавший на преждевременную и неожиданную смерть Рабутина и предполагавший, что «вы с друзьями нашими и без посторонней помощи по отлучении известного варвара (Меншикова. — С. С.) всякой сами себе вспомочь можете».

В ноябре Алексей Петрович снова строит планы относительно помощи отцу и сестре и сообщает княгине Аграфене, что «посол цесарский граф Вратислав в пользу всех вас от двора своего накрепко инструктирован, токмо оная помощь медленна будет, ибо он ко двору нашему прежде не может прибыть, как после Пасхи». По всей видимости, Алексей Петрович имел возможность сноситься напрямую с Веной. Кстати, Алексей Петрович всё-таки небезосновательно демонстрировал попытки облегчить участь родственников и их друзей. На помощь Козла и его брата Панталоне надеялись многие единомышленники Маврина. Так Абрам Петров писал княгине Волконской из Томска: «Что вы мне обещали сделать, пожалуйста, не запамятуй, чтоб Панталон и Козёл приложили к тому своё старание, особливо больше моя надежда на Козла, что он меня не оставит».

К сожалению, ни Козёл, ни Панталоне ничего сделать так и не смогли.

Старший брат Михаил пытался заискивать перед Долгоруковыми, но никакой пользы от этого для «мавринцев» не произошло. Долгорукие тоже были не лыком шиты и неискренность чувствовали за версту. Нет, Пётр II никаких видимых знаков внимания и милости к Бестужевым не показывал. Он был послушен Остерману, Долгоруким, а те имели все основания ненавидеть и членов кружка Маврина, и дипломатов Бестужевых, оберегая собственное место под солнцем. Впрочем, Алексей и Михаил Петровичи оставались пока на своих дипломатических постах за границей.

Восшествие на трон Анны Иоанновны, казалось, подавало младшему Бестужеву-Рюмину новые надежды. В отличие от замордованного Бироном отца сыну удалось сохранить благорасположение бывшей курляндской герцогини — как-никак она была крёстной матерью всех его трёх сыновей[22]. Он поспешил подать из Копенгагена голос и, «падая к подножию высочайшего… престола», дерзнул «из глубины своего сердца» поздравить её с восшествием на трон, напоминая, как она в письме из Митавы от 10 февраля 1729 года выразила ему сожаление о его «пожарном разорении» и обещала всякое «воспоможение учинить, понеже я от вас никакой противности себе не видала, кроме верных служб; ежели Бог меня исправит, по возможности моей вас не оставлю».