Читать книгу "Курс любви - Ален де Боттон"

В идеале искусство должно давать ответы, которые не дают люди. Возможно, это даже одна из основных задач литературы: рассказывать нам о том, о чем чопорное общество молчит. Насущными следует считать те книги, которые удивляют – как это автор смог так много узнать о нашей жизни.

Однако слишком часто реалистичный взгляд на прочные отношения сдается под молчанием, общественным или художественным. Тогда мы воображаем, что все обстоит куда хуже для нас, нежели для других пар. Мы не только несчастны, мы еще и неверно понимаем, насколько причудливо и редко может быть выражено наше несчастье. Кончается тем, что мы верим, будто наши препирательства скорее указывают на сделанную нами какую-то странную и основательную ошибку, нежели свидетельствуют, что наш брак в основном протекает в полном соответствии с планом.

Непрестанная горечь умаляется двумя надежными целительными средствами. Первое – это плохая память. Трудно к четырем часам дня четверга помнить, чем в точности был вызван гнев в такси накануне. Рабих знает, что это как-то связано со слегка высокомерным тоном Кирстен в сочетании с тем легкомыслием и неблагодарностью, с какими она ответила на его замечание о раннем уходе с работы безо всяких основательных причин, однако контуры прегрешения успели утратить четкость, размылись благодаря лучам солнца, пробивающимся сквозь шторы в шесть часов утра, бормотанию радио про лыжные курорты, полному почтовому ящику, шуткам за ланчем, приготовлениями к конференции и назначенной на два часа встречей по поводу дизайна сайта, которые в совокупности залатали все прорехи между ними так же, как то сделали бы зрелые, прямые обсуждения. Второе целительное средство более абстрактно: трудно очень долго пребывать в гневе, учитывая, как велика, оказывается, вселенная. Через несколько часов после перепалки в ИКЕА, где-то около полудня, Рабих с Кирстен отправляются в давно задуманный поход по холмам Ламмермур[21] к юго-востоку от Эдинбурга. В начале пути они молчаливы и сердиты, но постепенно природа высвобождает их обоих из пут общего негодования – не посредством своей симпатии, но благодаря безупречному безразличию. Протянувшиеся в неоглядную даль, образованные в результате сжатия осадочных пород в Ордовикском и Силурийском периодах (где-то за пятьсот миллионов лет до основания ИКЕА), мощные холмы дают понять, что спор, который в последнее время казался мужу и жене таким значительным, на деле не занимает такого места в космическом миропорядке и становится пшиком на фоне бесконечности времени, свидетельством которой является окружающий пейзаж. Облака плывут за горизонт, не останавливаясь, чтобы приглядеться к израненному чувству гордости путешественников. Ничто и никого, кажется, их спор не заботит: ни семейство обычных песочников, стайками кружащих впереди, ни кроншнепа, ни бекаса, ни золотистую ржанку, ни лугового конька. Ни жимолость, ни наперстянок, ни колокольчики, ни трех овец возле Феллклейского леса, которые с важной сосредоточенностью щиплют клевер на редкой полоске травы. Большую часть дня ощущавшие себя уязвленными друг другом Рабих с Кирстен теперь высвобождены от чувства собственной ничтожности масштабом пейзажа, в котором протекает их жизнь. Они уже более охотно готовы высмеять свою собственную незначительность, когда на нее указывают силы, несравненно мощные и впечатляющие. Неоглядный горизонт и древние холмы оказались целительными, и к тому времени, когда пара добралась до кафе в деревне Данс, оба даже забыли, что вызывало в них бешенство друг к другу. Двумя чашками чая позже они договорились поехать обратно в магазин ИКЕА, где в конце концов выбрали то, что оба с успехом терпели до конца жизни: двенадцать стаканчиков для виски в стиле Svalka.

Обиды

Довольно длительное время все чувствуют себя лишними рядом с ними. Им не хочется видеть никого из друзей, бывших отрадой и надеждой каждого до того, как они встретились. Однако чувство вины и любопытство постепенно пробудили в них лучшие чувства. На деле это означает: они стали чаще видеться с друзьями Кирстен, поскольку у Рабиха приятели были рассеяны по всему свету. Группа однокашников Кирстен по Абердинскому университету по пятницам собиралась в баре «Арка». Далековато от их квартиры, практически через весь город, зато там имелось огромное разнообразие виски и живого разливного пива – хотя в тот вечер, когда Кирстен уговорила Рабиха наведаться в бар, ее супруг довольствовался газированной водой. И не в силу особенностей своей религии, как пришлось ему разъяснять (пять раз), просто у него не было настроения пить.

– «Муж и жена», обалдеть! – восклицает Кэтрин, в голосе которой улавливается насмешка. Она против браков и лучше относится к тем, кто подтверждает ее предубеждение. Конечно, фраза «муж и жена» все еще звучит странновато и для Рабиха с Кирстен. И они тоже зачастую заключают эти титулы в ироничные кавычки, дабы облегчить их громоздкость и неуместность, поскольку не чувствуют в себе ничего похожего на тех людей, каких склонны ассоциировать с этими словами, рождающими представление о более старших, более устроенных в жизни и более жалких, чем себя считают сами молодожены. «Миссис Хан пришла!» – с удовольствием восклицает Кирстен, приходя домой, играючи относясь к понятию, в которое по-прежнему лишь отдаленно верится каждому из супругов.

– Так, Рабих, ты где работаешь? – спрашивает Мюррей, который неприветлив, бородат, работает в нефтяной отрасли и одно время в университете был воздыхателем Кирстен.

– В архитектурной фирме, – сообщил ему Рабих и отчетливо ощутил себя девочкой, как то случалось с ним порой в присутствии более властных мужчин. – Мы занимаемся проектированием городских площадей и районированием пространства.

– Погодь, старик, – прерывает Мюррей, – ты меня уже усыпил.

– Он архитектор, – поясняет Кирстен. – Еще он занимается домами и офисами. И, будем надеяться, сделает больше, когда экономика вновь наберется силенок.

– Понимаю: пересиживаем рецессию в темных уголках королевства, не так ли? Прежде чем снова выйти под яркий свет рампы и возвести очередную великую пирамиду Гизы? – Мюррей посмеивается (может, громче, чем следует) над собственной шуткой, в которой нет ничего забавного. Но не это задело Рабиха, скорее то, как повела себя Кирстен: нежит в руке остатки пива, головку склоняет к старому университетскому приятелю и от души вместе с ним хохочет, как будто и в самом деле было сказано нечто остроумное.

По пути домой Рабих молчит, а потом заявляет, что устал, отвечает известным «ничего», когда его спрашивают, что случилось, уже в квартире, где все еще пахнет свежей краской, устремляется в каморку с диван-кроватью и с силой захлопывает за собой дверь.

– Ой, да хватит уже! – восклицает она, повышая голос, чтоб ее было слышно. – Скажи по крайней мере, что происходит.

На что он отвечает:

– Да пошла ты! Оставь меня в покое! – Именно так порой звучит страх.

Кирстен заваривает себе чай, потом идет в спальню, настойчиво убеждая себя (не совсем правдиво), что понятия не имеет, с чего это ее молодой муж (который и вправду являл собой странное зрелище в баре «Арка») мог так расстроиться.