Читать книгу "Тайна замка Аламанти - Клод де ля Фер"

— И когда они ушла?

— Кто, сеньора?

— Тетушка моя. Франческа.

— Не знаю. Ушла — и все тут. У нас, синьора София, не положено знать про тех, кого его светлость граф считает для себя умершими. Они — даже не призраки. Их просто нет.

— А дедушка Никколо?

Кухарка оглянулась на черный проем двери, перешла на шепот:

— В замке слуги говорят, что ваш отец знается со своими покойными предками, встречается с ними, беседует. Только это, синьора, между нами. Если граф узнает, что я вам сказала об этом, быть мне вздернутой на дыбе и битой плетьми.

Тут она развернула мои простыни, увидела размытые кровяные пятна и покачала головой:

— А вы становитесь взрослой, синьора! Поздравляю вас…

И вдруг поцеловала самые грязные места на тряпке.

К горлу моему подступила тошнота — и я выскочила из кухни вон.

Навстречу шел граф. Выражение лица его было жестким, волосы всклокочены.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Сейчас время завтракать, я ищу тебя по всему замку.

— Это я ее позвала, синьор Витторио, — заявила, выглядывая из-за моей спины, кухарка. — Нам надо было решить женские вопросы.

— Не дело сеньоры решать свои проблемы с кухаркой! — вскричал граф. — У нее есть отец!

Я вздрогнула от этих слов. Впервые граф назвал себя отцом. У меня даже в ушах зазвенело.

— И все-таки, синьор, я позволю себе не согласиться с вами, — ухмыльнулась кухарка. — Кое в чем отец не в состоянии помочь девушке ее лет.

— Вздор! — заорал отец. — Ты, грязная тварь, сейчас пойдешь к палачу и скажешь, что я приказал всыпать тебе десять розог.

— Я пойду, синьор, — покорно согнулась в полупоклоне Агата. — Но если кто узнает о чем был у нас разговор с сеньорой Софией и за что вы наказываете меня, вам будет стыдно.

Отец без размаха влепил ей такую затрещину, что бедная кухарка отлетела спиной вперед через всю кухню до самого закрытого решеткой окна, сползла по стене и застыла недвижимой.

— Отец! — воскликнула я, — Ты не прав! — бросилась к кухарке, просунула свою руку ей под голову — та сразу стала липкой. Поднесла руку к лицу — запахло кровью.

Глаза старухи были открыты, но то, что отражали они, не проникало ей в душу.

Я упала на грудь Агаты и расплакалась.

Отец подошел, бросил мои простыни на лицо кухарки, сказал беззлобно:

— Глупо. Но в одном была она права — это не тема для разговора между мужчиной и его дочерью. И все-таки… — здесь голос его возвысился. — Даже это не дает права холопу говорить с господином своим смело и с улыбкой на губах. Запомни этот случай, София. На всю жизнь запомни… Вот тебе урок: нельзя даже намекать холопу, что ты с ним подобной плоти и крови. Достаточно показать свою слабость перед ним — и холоп поднимет голову… Пойдем в трапезную… — и, развернувшись всем телом, пошел твердой поступью в сторону уходящего в глубь замка коридора.

Я покорно поплелась следом… Но по мере удаления от кухни с лежащим там трупом кухарки ноги мои ступали все тверже, шаг становился ровнее. Когда же я догнала отца у парадной лестницы, у которой он стоял, вглядываясь в мое разом оказавшееся на свету лицо, то уже знала, что ни тени пережитого только что мною страха граф на нем не увидит.

2

На днях мы с дядюшкой Никколо вспоминали этот случай — и оба решили, что смерть кухарки Агаты была для нее благом, ибо избавила ее от каторжной жизни в замке Аламанти.

Старик помнил, как лапали Агату все, кто ни попадя, в ее молодости, как валялась она, разбросав ноги, и на хозяйских простынях, и на куче прогнившей соломы в подвале, где ее обхаживали закованные в наручники и кандалы разбойники, сумевшие заплатить охране за предсмертное удовольствие.

Даже отец в шестнадцать лет от роду по пьяному делу приобщился к сонму ее наездников, о чем вспомнил утром — и тут же потребовал от моего деда выгнать развратницу из замка. Но старик посмеялся над оскоромившимся щенком и приказал Агате не подниматься выше первого этажа — и только. Приказание выполнили — а через несколько месяцев слава вечной давалки пошла на убыль — крестьяне стали предпочитать более юных особ, ибо манила их, оказывается, не столько доступность прелестей господской служанки, сколько мысль о том, что пользуются они тем же самым женским местом, что и их господа.

Так и не родив ребенка, отвергнутая близкими, оплеванная хозяевами, прожила она остальные тридцать лет в замке, никогда не поднимаясь ни по одной из наших лестниц в комнаты, которые истерла некогда своими плечами и ляжками вдоль и поперек. Где-то к сорока годам стала ревностной католичкой, ставя каждое воскресение по свече перед Девой Марией, проповедуя молодым про плотскую чистоту и безгрешность, славя девственниц и укоряя блудниц. Но к старости, забытая всеми, перестала появляться в деревне даже в самые великие церковные праздники, оставалась в замке, поначалу придумывая причины для этого, а потом и просто без всяких причин.

Даже стать привидением она не сподобилась. По крайней мере, ни я сама, ни дядюшка Никколо до сих пор не встречали ее тени в переходах замка. Хотя смерть она приняла насильственную — и вполне могла догадаться мстить отцу моему… да и мне тоже…

3

Сегодня, когда я уже стара и пишу эти строки, часто моргая, чтобы разглядеть собою же написанные буквы, дядюшка Никколо висит в дальнем углу моей комнаты под потолком и оттуда вещает своим скрипучим голосом:

— Сущность бабья — ее дыра. Все остальное Создатель накрутил того лишь ради, чтобы всякий похотливый козел стремился к той дыре, как стремится корабль в пучину во время шторма. Все прелести ваши и ваши ухищрения направлены на то, чтобы мы, забыв обо всем, стремились обладать тем, чего нет, что проще простого заменить простым кулаком. Вот парадокс! Дыра — это ничто, пустота, отсутствие материи. Почему же мы так тянемся к ней? Почему даже после смерти мысль о дыре волнует меня и множит мне силы? Быть может, смысл всего бабьего существования и состоит в том, чтобы вам быть наполняемыми нами. А все то, что окружает вашу дыру, нужно лишь для того, чтобы обнимать наш животворный корень. И корень тот Создатель дал нам для того… — тут он запнулся. — В награду за что?

Дядюшка Никколо в молодости обладал могучей мужской потенцией. Еще будучи молодым и холостым он, рассказывают по сию пору в замке, опробовал всю женскую прислугу, включая старух и совсем юных фрейлин своей матери. Говорили, что даже графиня не устояла перед видом его почти никогда не опускающегося детородного органа.

Молодую жену свою в первую же брачную ночь он загнал до того, что бедняжка умерла под утро в страшных мучениях.

Вторую жену в порыве страсти дважды чуть не задушил. Оба раза она вырывалась из-под него и бегала нагая по замку, моля о защите, а он, тоже голый, держа в руках раскачивающий, как корабельная мачта в бурю, фаллос, носился с ревом за ней, и всем, кто видел его в тот момент, казалось, что из глаз юного Никколо сыпятся искры. В конце концов, на третьей неделе супружества с этой женой случилось то, что и должно было случиться: могучий плуг Ник-коло прорвал ее борозду и вырвал внутренности наружу. Возмущенный подобным вероломством юный супруг с размаху влепил кулаком в ее лицо — и та затихла на его подушках навсегда.