Читать книгу "Скажи, Красная Шапочка - Беате Тереза Ханика"

Дедушка отодвигается от меня, потом встряхивает, потому что я не шевелюсь, спихивает меня с кушетки, как будто он вдруг рассердился. Я с трудом встаю и бреду в ванную. Не очень-то легко ходить, когда сидишь за собственными глазами.

Ну что, все улажено? — спрашивает папа, он вернулся меня забрать.

Дедушка кладет руку мне на шею. Я чувствую, что это значит.

Это значит — попробуй только рот открыть.

Конечно, — говорит он, Мальвина у нас умная девочка.

И отпускает меня.

Возле виллы все тихо.

Очень тихо. Муха еще не пришел. Велосипед я просто бросаю перед дыркой в заборе и бегу через сад, по гибкой сухой траве, через дырявую дверь, потом по ступенькам вверх, вверх на чердак.

Я срываю с потолка розовый полог, это получается легко, он плывет вниз, как пустой воздушный шар, обволакивает меня, как фата.

Он и правда ужасно уродливый, — сказала Лиззи про полог, когда я повесила его.

Она висела вниз головой на балке, зацепившись за нее ногами, и лицо у нее стало все красное, а я сказала, что, если кровь так долго приливает в мозг, можно головой повредиться. Тогда Лиззи стала повторять наизусть таблицу умножения — как доказательство, что с головой у нее все в порядке.

Я топчу матрас, топчу, пока не рвется обивка и из нее не вылезает поролон. Тут появляется Муха. Он стоит неподвижно у люка в полу и смотрит, как я бешусь, как разношу мой чердак на мелкие кусочки.

Чего уставился? — кричу я на него.

Я бросаюсь в него первым, что попадается под руку. Это подушка, она попадает ему в грудь.

Не смотри на меня так! — кричу я и слышу, как мой голос срывается.

На самом деле, это не мой голос. Это дикие осы жужжат в ухе. Этого Муха знать не может, но я знаю, и еще знаю, что мой крик не похож на крик, он слишком тихий. Мой голос тихий и скрипучий, как будто я наглоталась песка. Я вижу, что мальчишка не принимает меня всерьез. Так всегда и бывает, потому что я не умею кричать по-настоящему — не то что Лиззи: она, если захочет, может заорать так, что вся округа сбежится.

А хочет она этого довольно часто, когда злится. У меня так не получается. Лиззи говорит, это зависит от голосовых связок, но я знаю — мне просто не хватает смелости.

Но я все равно кричу: можешь снова уматывать, прямо сейчас! И продолжаю швыряться.

Еще подушка, и еще одна, потом свечки: ударившись о деревянный пол, они разламываются на куски, вокруг все усеяно красными восковыми обломками.

Ты все-таки пришла, — говорит он.

На секунду я замираю, чувствую, как кровь приливает к щекам.

Похоже на то, но я не из-за тебя пришла, — говорю я, не из-за тебя, не воображай себе ничего.

Муха кивает.

Я думал, ты не придешь, — говорит он.

Он делает шаг ко мне, воск хрустит под кроссовками. Через дыры в крыше задувает порывистый ветер. Это апрель, по небу несутся обрывки облаков, между ними коротко проглядывает солнце, по лицу Мухи быстро пробегают тени.

Оставь меня в покое! — снова кричу я на него, просто оставь в покое.

Полог завернулся вокруг моих ног, я стряхиваю его, пинаю изо всех сил, пинаю все, что попадается мне под ноги, мне все равно, что он думает обо мне, главное — пусть оставит меня в покое и уматывает.

Да что с тобой такое? — спрашивает он.

На мгновение в моей голове возникает картина, ослепительно яркая, такая яркая, что даже глазам больно, я вижу бабушку, ее белые завитые волосы, влажные от пота, похожие на шелковую бумагу, они кажутся приклеенными к голове, ее бледное, измученное лицо с тонкими губами. Я ясно вижу, как она берет меня за руку, хочет сжать ее как можно крепче, но пожатие получается совсем слабое, как у мышки. Я тогда еще подумала — я держусь за мышкину лапку.

Ничего, — ору я, ты что, понять этого не можешь?

Он делает неуверенный шаг, засовывает руки в карманы штанов, как будто ищет там еще один камешек, а когда не находит, засовывает руки еще глубже и сжимает их в кулаки.

Почему ты все ломаешь? — спрашивает он.

Матрас проседает под моими пинками, как будто я иду по облакам, облакам из потертого поролона и разорванного чехла.

Эту хибару скоро снесут, — передразниваю я мальчишку, в точности копируя его тон, слегка скучающий, равнодушный, я даже ощущаю его сигарету в уголке рта.

А теперь проваливай, — говорю я.

Я шарю глазами по чердаку в поисках еще чего-нибудь, что можно в него швырнуть.

Вокруг валяются куски черепицы и доски с ржавыми гвоздями. Этим даже Лиззи не стала бы швыряться. Она бы не решилась, я точно знаю, потому что ее мама говорила нам, если мы зайдем в наших разборках с мальчишками слишком далеко, у нас будут серьезные неприятности. Под «слишком далеко» она имела в виду, что никому нельзя делать по-настоящему больно, даже если ты злишься. Она сказала, что злость можно выпускать на всем, только не на людях, животных или растениях, и, в общем-то, мы старались этих правил придерживаться. Лиззи никогда не швырнет ни в кого черепицей. Никогда в жизни.

Осторожно, как будто пол покрыт острыми осколками, а не обломками воска, мальчишка пробирается обратно к лестнице. Хотя в руках у меня нет ни черепицы, ни доски с ржавыми гвоздями. Он исчезает через люк, так и не вынимая рук из карманов. Он, наверное, никогда и не слышал о том, что нельзя спускаться по лестнице, не вынимая рук из карманов, этот Муха.

Как тебя зовут? — кричит он мне, спустившись вниз, стоя перед домом, там, где он в прошлом году пробил дверь. А я думала, он уже ушел. Совсем ушел.

Мальвина, — шепчу я так тихо, что он наверняка не слышит. Меня зовут Мальвина, — шепчу я. Мой голос гудит, как тысяча ос.

Вторник

Поначалу мальчишки не осмелились подойти к вилле. Они остановились на вершине холма, сразу за поселком, и рассматривали виллу в бинокли. Мы с Лиззи спрятались, пригнувшись под подоконником, и я спросила, почему они не подходят?

Может, они думают, что нас много, — прошептала Лиззи и приподнялась над подоконником, самую чуточку, чтобы мальчишки ее не заметили.

За поселком есть круглая площадка, покрытая песком, там они накручивали круги на великах, повесив бинокли на шею. Мы даже на расстоянии могли узнать их, прежде всего потому, что Муха чаще всего ездил на заднем колесе.

Дурак и хвастун, — сказала Лиззи.

И Жвачку мы тоже узнали, у него был совсем маленький велосипед, складной, желтого цвета, на таком даже нам было бы стыдно кататься.

На таком я бы и трех метров не проехала, — сказала Лиззи.

Я предположила, что мой велосипед не намного лучше, но Лиззи ничего такого и слышать не хотела. Мой велик, во всяком случае, не был желтым.