Читать книгу "Первый жених страны - Елена Булганова"

Олеся осторожно промолчала. Женщина без всякого стеснения разглядывала ее в упор. А потом сказала:

– А ведь я узнала вас.

– Узнали? – содрогнулась Олеся.

– Женя все-таки сказал мне пару недель назад, что неожиданно встретил в Москве свою знакомую еще из школьных лет. А потом вдруг стал при любой возможности летать в Питер. А теперь, когда я вас увидала, а особенно когда имя услышала, то вспомнила, что вы с Женей вместе учились в восьмом классе. Правильно?

– Правильно, – обреченно выдохнула Олеся.

– Вы не слишком-то изменились с той поры. А я хорошо запомнила год, когда мой сын вдруг стал читать только Куприна и только одну его повесть. А потом повесил над столом вашу фотографию. Я ведь сейчас не раскрываю никаких тайн, правда? – уточнила женщина, все еще пристально вглядываясь в Олесино лицо. – Вы, конечно, знаете, что мой сын был в вас влюблен?

– Знаю, да…

– Отец ваш, если не ошибаюсь, был кадровый военный? – продолжала пытать ее Вера Ильинична. – Поэтому вы прожили в Воронеже только один год. Сейчас, конечно, он уже в отставке?

– Конечно. – Если говорить односложно, то, кажется, меньше лжешь. А лгать этой женщине было непривычно и очень тяжко.

– А ваша мама? Надеюсь, все живы и здоровы?

– Здоровы… То есть у папы с ногами не все в порядке. Вены.

– Да, профессиональная болезнь военных, – подхватила Вера Ильинична. – Ну ничего, главное, что жив. Вот Жениного папы с нами давно уже нет…

Олеся ничего не понимала. Женщина говорила с ней, будто со старой знакомой. Но Олесе в каждом ее слове мерещился хитрый подвох. Она отвечала через силу, дрожала над каждым словом. А Вера Ильинична словно почувствовала это и спросила в упор:

– Вы что, боитесь меня?

– Не-ет! – затрясла головой Олеся.

– Ну я же вижу, вы вся трясетесь. Если вы так за Женю волнуетесь, то успокойтесь уже, возьмите себя в руки. Я говорила с главврачом. Все будет хорошо. А вы что себе думаете? Вернетесь в Питер или немного поживете здесь?

– Я ничего пока не знаю, – шепотом ответила Олеся. – Женя сказал, что я могу пока пожить в его квартире, которая все равно пустует. Но это неудобно, конечно, а потом, мне же надо ходить на работу…

– Конечно, неудобно, – строго перебила ее Вера Ильинична. – Там почти нет мебели, и ремонт еще не закончен.

– Я понимаю…

– Поживете пока со мной, в нашей с Женей квартире. Будем по очереди носить в больницу обеды. Потому что я узнавала, кормят здесь неважно.

– Ну что вы, – даже отшатнулась от неожиданности Олеся. – Это тем более неудобно, я вас стесню…

– Ну, у нас, слава богу, не двадцать квадратных метров.

– Все равно, я так не могу!

Вера Ильинична вдруг крепко сжала Олесину руку повыше локтя своими тонкими твердыми пальцами. И сказала, глядя прямо в глаза:

– Вижу, Олеся, что у вас какие-то предубеждения насчет меня. Наверное, вы думаете, что я не разрешаю сыну жениться, верчу им, как хочу. Но это не так. Женя сам решает, как ему жить. О многих событиях его жизни я узнаю последней. Или вообще не узнаю. Другое дело, что иногда мне приходится играть роль ведьмы. Ведь вы, наверно, уже поняли, что за человек мой сын. Добрее его, мне кажется, нет никого на свете. Я благодарна Богу, что Женя как-то в этой жизни очень быстро занял то место, которое занял, иначе его давно бы уже сжевали и косточки выплюнули. Я не знаю, почему доброта и доверчивость порой пробуждают в людях худшие чувства. Но это так, увы. Иногда мне приходится защищать сына от не слишком порядочных людей, которые настойчиво лезут в его жизнь. Но этой необходимой защитой мое вмешательство в его жизнь заканчивается, уж поверьте мне, Олеся.

– Я верю, – ответила Олеся и низко опустила голову, чтобы Вера Ильинична не увидала, как заливает ее щеки бордовая краска.

В тот же день она поехала вместе с Верой Ильиничной в ее квартиру и позвонила на работу, чтобы выцыганить у начальства несколько дней за свой счет. Родителей своих ставить в известность она пока не стала. Не хотела волновать, да и объяснять пришлось бы им слишком многое. Решила просто звонить им каждый вечер по мобильному, как будто из Питера.

За всю свою прежнюю жизнь Олеся летала на самолете считаное количество раз. А теперь – почти каждый день. Ее отпуск давно закончился, а она все еще обитала в Москве, вместе с Верой Ильиничной ждала, когда Женя вернется из больницы. И три раза в неделю летала в Питер на службу. Хорошо хоть начальство, которому Олеся пространно наплела о своих обстоятельствах, позволило работать не каждый день. Перелеты поначалу забавляли и горячили кровь, но быстро вошли в привычку, понемногу стали раздражать. В понедельник утром она, сонная и разбитая, ввалилась в салон очередного самолета, который должен был доставить ее в Питер к началу рабочего дня. Место ей досталось у окна. И это было очень хорошо: не придется толкаться в узком проходе, пропуская запоздавших пассажиров. Олеся устроилась с комфортом, то есть поджала ноги, проглотила таблетку аспирина, закусила ее захваченным в дорогу большим яблоком и положила на колени газету, купленную тут же в аэропорту. И спросила себя, что делать: поспать еще немного перед работой или почитать газету с претенциозным названием «Жизнь», потому что когда еще удастся хоть что-то почитать.

Вдруг она вздрогнула, и надкушенное красное яблоко покатилось в проход, под ноги бредущим к своим местам пассажирам. С обложки на нее смотрело ее собственное лицо. Олеся зажмурилась, отодвинула газету подальше от глаз и снова посмотрела. Наваждение не исчезло. На фотографии она была запечатлена в полный рост, в движении, отчего изображение оказалось несколько смазанным.

Но лицо, к сожалению, вышло отчетливо, во всей красе: с приоткрытым ртом и безумными глазами. Фоном служили больничные стены. Олеся удивилась: она помнила журналистов, толпящихся у входа в отделение, но не заметила, чтобы кто-то наводил на нее камеру.

Вокруг ее мятущейся фигуры были разбросаны фотографии поменьше, в основном Женя в компании различных женщин. Над всем этим пламенел крупный заголовок:

«ЖЕНЩИНА ИЗ ПРОШЛОГО ЕВГЕНИЯ ДОРОХОВА?»

Олеся съежилась в своем кресле, прикрыла лицо ладонью. Ей вдруг показалось, что все проходящие мимо бросают на нее любопытные взгляды. Это было так нестерпимо стыдно, даже щеки запылали. Кое-как занавесившись волосами, Олеся перевернула газетную страницу и стала читать:

«Как уже известно нашим читателям, 30 мая всеми любимый и уважаемый артист Евгений Дорохов едва не подорвался на гранате, установленной на съемочном поле боя в Подмосковье каким-то криворуким пиротехником. К счастью, ужасный слух, что лицо артиста изуродовано, оказался всего лишь плодом воображения недобросовестных писак. Артисту опалило плечо, и он на пару часов начисто лишился слуха и зрения.

Известно, что Евгений не слишком любит давать информацию о себе, а люди, так или иначе связанные с ним, также заражаются от него этой странной молчаливостью. С этим заговором молчания столкнулся и наш корреспондент, когда старался хоть что-то выведать у врачей Склифа. Господа врачи, не будьте так жестоки! Пока вы замалчивали состояние знаменитого пациента, тысячи женщин и девушек нашей страны едва не сошли с ума от тревоги за жизнь своего кумира.