Читать книгу "Спасти президента - Гера Фотич"

— Какая же тёмная сила таилась в этой бабе! — подумал он и ещё раз посмотрел на размозжённую голову с вытекающей из неё густой темной жидкостью, напоминающей яд.

Похоже, что он уже никому не принесёт вреда.

Глава 12. Отец

Йонасу казалось, что сразу после получения пенсионного удостоверения жизнь его приобретёт иной смысл. Но ни торжественный ужин в ресторане, ни затянувшееся до обеда утро в постели не были похожи на стартовый флажок нового периода жизни.

Когда-то в юности Йонас решил стать полярником и рванул на север, окунувшись в рискованную и азартную игру со страной ледяного холода, ожидая жизненного скачка. Но скачок пришёл не оттуда — спустя четыре месяца полярной ночи он получил радиограмму о смерти отца.

Оказывается, на кон была поставлена его жизнь! Что было бы, если б он остался рядом?

Совершая свои геройские поступки, мы никогда не задумываемся о том, что расплачиваются за них наши близкие, родные, любимые. Они несут тяжесть наших заслуг вместе с нами. А случается и в одиночку, когда для всех мы уже преданы забвению.

Всё это кажется теперь странным: день назад Йонас отправил отцу поздравление с днём рождения, заказав красочную открытку с нарисованными на ней пирогом и лесными зверушками, а ночью дежуря на радиостанции, никак не мог принять радиограмму из-за помех в эфире. Её упорно посылали из центра, и она пробивалась сквозь атмосферные неурядицы. Но для Йонаса звуки её морзянки то сливались, то пропадали, не желая складываться в слова. И он посылал в ответ: «Гухор, гухор, гухор…». Что означает на языке радистов «не слышу вас». В конце концов, измотавшись, выключил станцию, ушёл спать.

Часто ли мы слушаем своих родителей, которые пытаются наставить нас на путь истинный, оберегая от своих ошибок и желая нам добра? Они дарят нам свою любовь и нежность, готовые пожертвовать собой, и получают в ответ только «Гухор»! А через много лет, став взрослыми, мы наблюдаем, как наши дети спешат к своим друзьям, избегая наших советов и ласк. «Гухор! Гухор!» — кричат они нам всем своим видом.

Утром, открыв глаза, Йонас увидел рядом со своей постелью троих закоренелых полярников смущённо стоящих, переминающихся с ноги на ногу, и глядевших не на него, а в одну точку — лежащий на его постели маленький листочек бумаги, практически полностью исписанный чьими-то соболезнованиями, извинениями, обещаньями. И все эти слова как в призрачном хороводе кружились вокруг одной малюсенькой фразы состоящей из двух слов: «отец умер».

И всё вокруг неожиданно пахнуло смертью. Деревянные стены зимовки. Книги на полках. Лица полярников. Распахнулась маленькая форточка и ударила по фрамуге, но как то бесшумно, словно извиняясь. И вторя ей, так же тихо сквозняк приоткрыл дверь. Всё оставалось то же, только подёрнулось тусклым, мутным налётом смерти. Йонасу казалось, что он много знает о ней, но только теперь он её увидел. Всё вокруг было пронизано ею насквозь. Каждый предмет носил на себе отпечаток её надменного величественного лика. Она затмила всё, что раньше наполнялось его отцом. И Йонас понял, как много его было вокруг. Он отражался во всём. Теперь его место заняла смерть. Сколько родных и близких душ должно умереть пока она заполнит всё пространство вокруг тебя. К сожалению, у нас его не много.

Отец умер от сердечного приступа, не дожив до своего сорокалетия один день. Есть ли в этом какой-то тайный смысл? Что хотел этим сказать Всевышний? Показать свой крутой нрав? Своё бесконечное владычество над смертными? Кого-то предупредить? Предостеречь? Быть может в последний раз. Или это была просто его игра, презрительная издёвка: человек готовиться справить свой день рождения, друзья приготовили подарки, шлют поздравительные телеграммы и вот…

Йонас возвращался с севера на перекладных, пытаясь успеть на похороны. Не зная, что успеет только лично получить у почтальона телеграмму направленную им самим за день до трагедии, в которой, с учётом дальней дороги, заранее поздравлял отца с днём рождения и желал здоровья. Где она плутала, целую неделю, пока Йонас через множество золотоносных приисков добирался в центр, а оттуда уже самолётом домой. Он помнил, как смеялись бородатые старатели в скачущей по торосам коробочке вездехода, радуясь полярному сиянию. Чокались железными кружками со спиртом, расплескивая, его друг на друга. Кивая на отрешенного молодого парня. Протягивая кружку ему.

— Пей с нами, — кричали они сквозь грохотанье дизеля и лязг гусениц, — не бойся, пей!

Йонас пил не чувствуя крепости спирта, не поперхнувшись. Ему наливали снова, и он машинально опрокидывал в себя всё до дна. Но только не было дна в его душе, и пить он мог сколько угодно. И не было страха, потому что чувствовал он себя сильнее других. Одного его слова было достаточно, чтобы все эти люди замолчали, нахмурились, перестали веселиться, начали сочувствовать Йонасу, жалеть его. Но разве в этом заключается сила, думал он. Стоит ли этого смерть?

Так и стоял Йонас с прочитанным клочком бумажки перед весёлым парнем — почтальоном, искренне верящим в недоступный ему розыгрыш, не понимая, как это молодой человек расписывается за телеграмму своему отцу, которую, сам и послал. Что мог объяснить ему Йонас? Да и зачем?

…Пока мы молоды и веселы, смерть видится нам где-то далеко в тумане расплывчатым горизонтом. И, как горизонт, недостижима. Но вдруг, она бесшумно надвигается, и занесённая тобой нога застывает в воздухе. До рези в глазах, всматриваешься вперёд. В пустоту? Оставаясь с ней один на один. Не испугаешься ли увиденного? Твёрдо шагнёшь или попятишься? Запрыгаешь на одной ноге, пытаясь развернуться? Задёргаешься в конвульсиях, взмахивая руками как птица, моля о помощи, захлёбываясь изрыгаемой блевотиной воспоминаний, дрыгаясь всем телом, постепенно теряя равновесие. Будешь судорожно цепляться за своё прошлое, какое бы оно не было ужасное? Вспоминать свои грехи, услышанные где-то молитвы, руки любимых женщин….

Есть ли разница, какая смерть подкараулила тебя?

Одни будут говорить: «Он легко ушёл от нас, пусть земля ему будет пухом…». Остальные будут поддакивать и молча кивать головами. Но откуда им знать легко ли ты ушёл из жизни? Может твоя душа в деревенеющем теле, кувыркалась как по булыжникам, кровя последним, что оставили тебе, и что ты пытался нести с собой, оберегая от грязи и нечистот. Но ты никогда не сможешь им рассказать об этом. А нужно ли им это знать, если даже будучи живым, ты их мало интересовал…?

Йонас не смог тогда сделать это.

Всего лишь бросить горсть земли на отцовский гроб. Он стоял, будто окаменевший, сжав в кулаке шершавую влагу. Тупо смотрел на кидаемые в могилу комья земли. Падая, они стучались в деревянную крышку гроба, словно маленькие требовательные кулачки детей и бессильно рассыпались, не найдя сочувствия, не услышав ответа.

Только подойдя к машине, Йонас вспомнил. Разжав кулак, посмотрел на ладонь. Земля в некоторых местах уже высохла. С прожилками светлой глины, с вкраплениями кварцевых блёсток, со странным блеском, каким-то матовым, тусклым, мёртвым. Оставляла впечатление давнего света. Из глубины образовавшихся трещин проглядывала стянутая кожа. Белая неживая. Готовая оторваться со сброшенной землёй. Йонас снова сжал её в кулак. Со всей силой, выдавливая её, упирающуюся, недовольно скрипящую. Медленно просачиваясь между пальцев руки, она свешивалась наростами, не желая отпадать. Брызгала сгустками оставшейся влаги. Впивалась в кожу, проникая глубже в тело, в мозг, лёгкие.