Читать книгу "КлаТбище домашних жЫвотных - Стивен Кинг"

— Тогда почему ты не стал узким специалистом, папа?

Луис снова подумал о своих моделях, о том, что в какой-то момент ему попросту надоело строить военные самолеты, а затем надоели и танки, и орудийные установки; он подумал о том, как однажды решил (причем решил буквально в одночасье, как казалось теперь, по прошествии времени), что собирать корабли в бутылках — занятие совершенно дурацкое; а потом он подумал о том, каково было бы всю жизнь осматривать детские ноги на предмет искривления пальцев или, надев латексные перчатки, шарить профессиональной, узкоспециализированной рукой в женских влагалищах на предмет выявления повреждений и опухолей.

— Мне это было неинтересно, — ответил он.

Черч вошел в кабинет, постоял, изучая обстановку своими ярко-зелеными глазами. Потом бесшумно запрыгнул на подоконник и, кажется, сразу заснул.

Взглянув на кота, Элли нахмурилась, и Луис подумал, что это странно. Обычно она смотрела на Черча с пронзительной, почти болезненной любовью. Она принялась ходить по кабинету, разглядывая модели, и вдруг сказала, как бы между прочим:

— А там было много могил, да? На кладбище домашних животных.

Так вот в чем дело, подумал Луис, но не оторвался от своей модели: сверившись с инструкцией, он принялся прилаживать к кузову фары.

— Да, — ответил он. — Больше сотни, я думаю.

— Папа, почему животные живут так мало? Не так долго, как люди?

— Ну, некоторые живут так же долго, а некоторые еще дольше, — сказал Луис. — Слоны, например, живут очень долго. И некоторые из морских черепах. Им так много лет, что люди даже не знают сколько… или, может быть, знают, но не могут поверить.

Элли сразу же раскусила хитрость.

— Слоны и черепахи, они не домашние. А домашние живут совсем мало. Майкл Бернс говорит, что один год жизни собаки равен девяти человеческим.

— Семи, — машинально поправил Луис. — Я понимаю, о чем ты, солнышко, и в этом есть доля правды. Собака, которой двенадцать лет, уже старая. Видишь ли, в любом организме происходит обмен веществ… Это называется метаболизм, и он как раз отвечает за продолжительность жизни. И еще много за что отвечает. Одни люди могут есть сколько угодно и все равно оставаться худыми, как твоя мама. Такой у них метаболизм. А другие — вот я, например — сразу же начинают толстеть, если много едят. У нас просто разный метаболизм, вот и все. Но все же главная задача метаболизма — отсчитывать время. У собак он очень быстрый, у людей — относительно медленный. Мы живем в среднем семьдесят два года. И поверь мне, это очень долго.

Луис видел, что Элли сильно расстроена, и очень надеялся, что его речь прозвучала искренне и не выдала его собственных переживаний. Ему было тридцать пять лет, и эти годы, казалось, промчались в мгновение ока.

— У морских черепах метаболизм еще медле…

— А у кошек? — спросила Элли, снова взглянув на Черча.

— Кошки живут столько же, сколько собаки, — ответил Луис. — Ну, в большинстве случаев. — Тут он соврал. Жизнь у кошек опасная, а смерть — часто кровавая и жестокая, просто люди обычно этого не видят. Взять даже Черча: вот он дремлет на солнышке (или просто делает вид), их домашний кот Черч, который каждую ночь мирно спит на кровати у Элли; кот, который был таким милым котенком и так уморительно прыгал за мячиком на веревке. Но Луис видел, как Черч подкрадывался к птице с перебитым крылом, и его зеленые глаза горели любопытством и — да, Луис мог бы поклясться — холодным восторгом. Черч редко когда убивал добычу, за одним достопамятным исключением: однажды он притащил домой здоровенную крысу, которую поймал где-то на улице. Эту добычу Черч уделал в мясо. Крыса была вся в крови, и Рэйчел — в то время беременная Гейджем, на шестом месяце — еле успела добежать до ванной, где ее и стошнило. Жестокая жизнь, жестокая смерть. Кошек убивают собаки, не просто гоняют их, как неуклюжие, глуповатые псы из мультфильмов, а рвут зубами в клочки; кошки гибнут в драках друг с другом, гибнут от ядовитых приманок, гибнут под колесами автомобилей. Кошки — гангстеры животного мира, они живут вне закона и так же и умирают. Очень многие не доживают до старости.

Но об этом, наверное, не стоит рассказывать своей пятилетней дочке, которая впервые задумалась о смерти.

— Вот смотри, — сказал он. — Сейчас Черчу только три года, а тебе пять. Он наверняка будет еще жив, когда тебе исполнится пятнадцать и ты пойдешь в старшие классы. Это еще долго.

— И вовсе не долго, — возразила Элли, и теперь ее голос дрожал. — Совсем не долго.

Луис прекратил делать вид, что занимается своей моделью, и поманил дочь к себе. Элли уселась к нему на колени, и он в который раз поразился тому, какая она красавица, причем огорчение вовсе не портило, а только подчеркивало ее красоту. Элли была смуглой, почти как левантийка. Тони Бертон, один из врачей, с которыми Луис работал в Чикаго, называл ее индийской принцессой.

— Солнышко, — сказал он, — будь моя воля, Черч жил бы сто лет. Но это решаю не я.

— А кто? — спросила она и сама же ответила, с совершенно недетским презрением в голосе: — Наверное, Бог.

Луис подавил желание рассмеяться. Все было слишком серьезно.

— Бог или кто-то еще. Часы идут, а в какой-то момент останавливаются — вот все, что я знаю. И их уже не починишь, солнышко.

— Я не хочу, чтобы Черч стал таким же, как эти мертвые питомцы на кладбище! — выкрикнула она со слезами и яростью в голосе. — Я не хочу, чтобы Черч умирал! Это мой кот! Мой, а не Бога! Пусть Бог заведет своего кота! Пусть заведет себе сколько угодно котов и всех их убивает! А Черч мой!

Из кухни донеслись шаги, и в кабинет заглянула испуганная Рэйчел. Элли рыдала на груди у Луиса. Ужас озвучили, выпустили наружу; он предстал перед нею во всей красе. И теперь, даже если нельзя ничего изменить, можно было хотя бы поплакать.

— Элли, — успокаивал ее Луис. — Элли, Черч же не умер, вот он спит.

— Но он может умереть, — рыдала она. — Может в любую минуту.

Луис укачивал дочь на руках и думал, что, кажется, знает, из-за чего она плачет: из-за неотвратимости смерти, ее жестокой непредсказуемости, ее глухоты ко всем доводам и слезам маленьких девочек; Элли плакала из-за потрясающей и одновременно ужасающей способности человека переводить символы в выводы, либо прекрасные и благородные, либо убийственно страшные. Если все эти животные умерли и оказались на кладбище, то и Черч тоже мог умереть

(в любую минуту!)

и оказаться на кладбище; а если такое может случиться с Черчем, то может случиться и с мамой, и с папой, и с маленьким братиком. И с ней самой. Смерть была отвлеченным понятием; кладбище домашних животных было реальным. В этих грубых надгробиях заключалась суровая правда, которую мог почувствовать даже ребенок.

Сейчас он мог бы солгать, как солгал чуть раньше, когда говорил о продолжительности жизни кошек. Но ложь запомнится и, возможно, потом попадет в досье, которое каждый ребенок заводит у себя в голове на родителей. Давным-давно мама солгала Луису, сказав, что детей находят в капусте. Это был вполне безобидный обман, но Луис так никогда и не простил мать за то, что она солгала, как не простил и себя самого — за то, что в это поверил.