Читать книгу "Между адом и раем - Тед Белл"

— Чем вы занимаетесь, сеньор Гомес? — поинтересовался Родриго. — Можете не отвечать.

— Служу в ВМФ США. Я моряк. С базы в Гуантанамо.

— И что же привело вас в нашу древнюю столицу?

— Двухдневная увольнительная. Моя мать, видите ли, она в больнице. Она умирает. Рак желудка.

— Вы кубинец, да?

— Да. Моя мать осталась здесь, а мы с отцом переехали из Мариэль Харбор в Майами в восемьдесят первом. В прошлом году он умер от рака простраты.

— Простаты.

— Что?

— Кажется, правильно говорить простаты, сеньор. В любом случае, я очень сожалею о его смерти. Вы не хотите выпить еще? — Он подал знак бармену, и появился еще один серебряный кубок.

— Спасибо, — сказал Гомес. — Замечательный напиток.

Он начал хмелеть уже от первой порции, ну и что. Напиток и вправду был великолепен.

— Насколько я понимаю, о больнице вы получили довольно неприятное впечатление, — сказал Родриго.

— Да. Всему виной это чертово американское эмбарго. Моя мать обречена на такое страдание, что… подождите минуту, а как вы узнали о больнице?

— Моя сестра сказала. Мы с ней говорили по телефону. Вы настроены негативно по отношению к политике США?

— Можно так сказать.

— Americanos пытаются давить на кубинское правительство, а достается лишь женщинам и детям. Вам нравятся азартные игры, сеньор Гомес? Блэкджек? Баккара? Железка?

— Блэкджек — это то же самое, что и игра в очко?

— Верно, — сказал Родриго. Он открыл белую мраморную шкатулку, стоящую рядом. Она была заполнена фишками — стодолларовыми, пятисотдолларовыми, тысячедолларовыми. Он сложил их стопкой перед Гомесом. — За счет заведения, — щедро улыбнулся он, обнажив белоснежные зубы. — Лин-Лин, не хочешь представить сеньора Гомеса нашему главному крупье? Проследи, чтобы к нему отнеслись с особенной заботой, дорогая.

— Конечно, — ответила Лин-Лин. — Пойдемте со мной, сеньор Гомес.

— С удовольствием, — ответил Гомес. — А можно еще порцию этого «яда»?

Гомес преследовал взглядом ягодицы Лин-Лин, играющие под спандексом, пока шел за ней к казино.

— Джек! — произнес он, проходя рядом с каким-то типом в шелковом костюме, который бросал кости. Должно быть, это был сам Николсон. Его прическа и темные очки были точь-в-точь как в журнале «People». — Глазам своим не верю!

— Господи! Ты что, забыл, черт возьми, что я тебе говорила? — прошипела Лин-Лин.

— Да, точно. Извини.

Девица разозлилась не на шутку. Ничего страшного. Разве часто обычный парень вроде него может похвастать встречей с Джеком Николсоном? Не кипятись так, Лин-Лин.

— Я полагаю, об автографе и речи быть не может, — сказал он, петляя за ней сквозь лабиринт столов.

— У тебя есть ручка? — сказала девица, посмотрев на него через плечо. — Я поставлю автограф на твоем члене, если там места хватит.

— Да ладно, остынь. Я ведь извинился.

— Вот твой стол, морячок. Это Франсиско. Он тебя обслужит. О’кей? Ну, удачи. Чао.

Девица собралась уходить. Он схватил ее за руку.

— Постой. Скажи, что у твоего брата с глазами? — спросил ее Гомес. — Просто интересно.

Она обернулась и уставилась на него.

— Мой брат провел двенадцать лет в тюрьме, — сказала Лин-Лин. — Его держали в маленькой темной камере. В полной темноте — без солнца, без электричества, даже без свечки.

— Вот дела. Как же он выкарабкался? Сейчас с ним все в порядке, так ведь?

— Он говорил, что если его выпустят хоть на день, то он сделает все, что они прикажут. Буквально все. Они попросили его сделать что-то крайне неприятное. На следующий день его отпустили насовсем. И вот теперь мы с братом снова вместе.

Он не знал, где очутился, но совершенно ясно, что не в спальне Хью Хефнера в особняке «Плейбоя».

Он сидел в твердом деревянном кресле в комнате, где не было иной мебели. Абсолютно голые стены и пол. Даже окон не было. Его руки были примотаны скотчем к ручкам кресла, а лодыжки — к ножкам. Он не знал, сколько времени уже провел здесь. Наконец дверь позади него открылась.

— А, сеньор Гомес, — услышал он знакомый голос. Это был, как его, Родриго, кажется. — Хорошо отдохнули? Вы проспали почти сутки.

— Что за… что здесь происходит? Я думал, что… вы… — Его язык необычайно разбух и еле помещался во рту.

— Дело в том, сеньор Гомес, что вы должны клубу «Мао-Мао» сто тысяч долларов.

Он вынул откуда-то лист бумаги и подержал перед глазами Гомеса. Тот попытался сконцентрироваться, но так и не смог рассмотреть.

— Я давал вам десять тысяч за счет заведения. Когда вы их проиграли, то взяли в долг у казино сто тысяч. Вот, внизу ваша подпись. Десять тысяч я вам прощаю, ведь вы получили их в дар.

— Какого… что вы…

— У вас ровно неделя на то, чтобы вернуть долг. Вы должны понимать, что я не из тех, кто прощает должникам.

— Я не могу… я… где же я достану такие деньги?

— Вряд ли меня это должно интересовать, сеньор. Поверните-ка свою ладонь вверх.

Мужчина вынул из кармана серебряные ножницы и щелкнул ими несколько раз.

— Эй, подождите! Что вы…

— Двое моих подручных свяжутся с вами через несколько дней. Скажут, куда принести деньги. Я должен вас пометить, чтобы они смогли узнать. Поверните левую ладонь вверх, пожалуйста.

— Я не могу… пожалуйста… лента затянута слишком туго.

— Ну ничего, сейчас помогу.

Родриго разрезал ленту, повернул ладонь и снова прижал запястье к ручке кресла.

— Что же вы делаете?

Родриго, глядя в лицо Гомеса своими бесцветными глазами, начал полосовать ладонь моряка лезвием ножниц. Гомес увидел, как брызги крови полетели на костюм этого типа, и снова потерял сознание.

Сначала Гомес подумал, что зловещие красные буквы, вырезанные на его ладони, читались как WW. Спустя пару дней он понял, что буквы следует читать, скорее всего, сверху вниз — ММ.

Микки Маус? Мэрилин Монро?

Клуб «Мао-Мао»?

Точно.

Может быть, это означало, что он принят?

4

Лучи неподвижного полуденного солнца буквально раскалили яхт-клуб Стэниел-Кей. Это старое заведение было построено в конце 40-х, как раз после войны и до начала 50-х, когда, по мнению Хока, наступил упадок архитектуры.

Розовое здание в британском колониальном стиле с выцветшим фасадом имело очарование стареющего загорелого плейбоя, который все время навеселе. От прежнего лоска осталось немного, но сама основа, как казалось Хоку, была такой же притягательной.