Читать книгу "Горячее дельце - Марина Серова"

— Че?

— Я спрашиваю, переписали вы номера банкнот, которые отдали потом хмырю?

— А зачем?

— Ты отвечай на вопрс, — разозлилась я, — если ответ «да», тогда ты мне и объяснишь, зачем. Если — «нет», тогда я спрошу: а почему?

— Нет.

— Почему?

— А зачем?

Мне, конечно, приходилось видеть тупых людей, но в такой степени — впервые. Неудивительно, что их так облапошили.

— А зачем вообще, по-твоему, на них номера ставят?

Савелий недоуменно пожал плечами:

— А зачем?

— Затем, — находчиво ответила я. Дальнейший разговор с Савелием был лишен смысла.

Я встала и, сунув в рот пару жевательных резинок, пошла к Кабану.

Когда я открыла дверь в кабинет, то увидела его в компании двоих незнакомых мне мужчин.

Кабан махнул рукой, приглашая войти:

— Привет, Танюха, чего новенького расскажешь?

— Привет, Толян, пока ничего. Хотела кое о чем тебя спросить.

— Ну и спрашивай. Это люди свои, — добавил он, заметив мое замешательство.

— Вы не переписывали номера банкнот, которые заплатили за картину?

Кабан задумался, а потом серьезно спросил:

— А ты думаешь, это может помочь в розысках?

— Маловероятно, — честно призналась я, — если они люди неглупые. А все говорит за то, что так оно и есть. Но, тем не менее, я считаю, что нужно использовать все шансы. И на старуху бывает проруха.

Мне показалось, что мой ответ понравился Кабану. Он задумчиво покачал головой и сказал:

— Я номеров не переписывал. Не в моих это обычаях. Но из полутора лимонов, которые были в чемодане, один лимон я занял у Корейца, слышала про такого?

Я утвердительно кивнула головой. Кореец был еще одним крупным авторитетом нашего города.

— Кореец — малость трехнутый жлоб, — продолжал Кабан, — у него все по полочкам расписано. За это его еще Бухгалтером кличут. Я думаю, он свои денежки наверняка переписал.

— Так давай спросим у него, — предложила я.

Кабан почесал затылок:

— Спросить-то можно, только вот что он ответит, это тоже вопрос. Что-то последнее время мы с ним общего языка не находим. Хоть корейский учи, — пошутил Кабан.

Оба мужчины коротко хохотнули.

— Ну, давай попробуем ему на мобильный звякнуть, — Кабан решительно взялся за телефонную трубку.

Аппарат стоял так, что я могла видеть набираемый номер. На всякий случай я его запомнила.

Разговор Кабана с Корейцем я, естественно, воспринимала односторонне.

— Привет, Кореец. Как поживаешь?

— Рад за тебя, я тоже в порядке. Слышал, наверное, как меня кинули с живописью этой сраной?

— Что? Не поверил, говоришь, что меня так дешево кинули? Да я сам до сих пор поверить не могу. Ну, доберусь я до этих тварей, ремней из них нарежу.

— Хорошо, хорошо. Я вот чего звоню-то. Ты, часом, номера банкнот этих, что мне одолжил, не переписывал?

Долгая пауза, в течение которой лицо Кабана постепенно багровело, а улыбка становилась похожей на звериный оскал, обнажая неестественно крупные клыки, послужившие в свое время причиной возникновения его клички.

— Что?! — внезапно закричал он. — Да ты соображаешь, что мелешь, гнида ты желтопузая?!

— Да пошел ты… — Кабан с треском бросил трубку, не успев уточнить, куда, собственно, должен был пойти его собеседник.

— Знаете, чего мне этот горчичник заявил? — спросил он, пыхтя от негодования. — Он, падла, решил, что эту историю с картиной я нарочно разыграл, чтобы ему деньги не отдавать. И что про номера денежные спрашиваю, чтобы его денежки мог спокойно тратить. Ну не сука этот Кореец? Нет, пора его гасить, пока он мне пакостей не наделал. Но деньги надо отдать сначала, чтобы не подумали… Слышишь, Танюха? Давай ищи без номеров.

— Ну а со мной-то как, Толян? — а вступил в разговор один из мужчин. — Ты пойми, через неделю стройматериалы кончатся и бригада встанет. Придется за простой платить, или все разбегутся. Дороже обойдется. — Заплачу я тебе, Вован, заплачу. Через три-четыре дня получишь сто тысяч баксов. Ты посмотри, Танюха, — обратился Кабан ко мне, — мы, в натуре, как в Америке живем, все хотят только долларами получать. Даже его работяги, он мне хибарку строит, норовят долларами взять. Да еще как берут! Некоторые дураки меня грабителем называют. А вот он грабитель так грабитель! Вован этот, — захохотал Кабан, — я перед ним щенок, в натуре. Я уже не знаю, сколько туда вбухал, а конца-краю не видно.

— Да ладно тебе, Толян, — оскорбился строитель, — в смету почти укладываемся. Конечно, задержки в финансировании неизбежно приведут к удорожанию. О чем я тебе и толкую.

— Ладно, я пошутил, — успокоил его Кабан и повернулся ко мне. — Ну давай, Танюха, иди ищи, времени мало осталось.

Я вежливо попрощалась и вышла из комнаты.

Одна маленькая деталь: пока Кабан разговаривал с Корейцем, я с помощью жевательной резинки прикрепила к нижней поверхности стола миниатюрный «жучок». Правда, радиус его действия невелик, метров триста, но этого вполне достаточно, чтобы слышать из припаркованной во дворе машины все, что будет произнесено в кабинете Кабана.

Глава 8

По дороге домой я обдумывала сложившуюся ситуацию.

Результаты этого анализа большого оптимизма не вызывали.

Единственное, в чем я была твердо уверена, это то, что Кабана «кинули» местные. Москва явно была притянута только в качестве ширмы, и, следовательно, искать нужно было здесь, в Тарасове.

Если я найду людей, обманувших Кабана, то стану соучастницей преступления. Его обещание нарезать из них ремней я не была склонна расценивать как гиперболу. Так же, как обещание оторвать мне голову в противном случае. Куда ни кинь, везде клин.

Я приняла решение продолжить розыски, исходя из аксиомы, что своя голова дороже чужой шкуры. К тому же расследование — это приумножение знания, а знание, как известно, — сила. Что же я имею по ходу расследования? А почти ничего. Кроме пуговиц, пуговиц на мундире. Холсту этому лет пятьдесят, по мнению Троицкого. А ему можно верить, по крайней мере в том, что касается холстов. Размер пуговиц говорит о том, что портрет человека в мундире был очень велик. Кто же это мог быть? Сталин, Буденный, Ворошилов. Словом, любой, кто был у руля в то время и носил военный мундир.

Но сейчас даже не это главное. Где мог храниться этот громадный старый портрет, пока кому-то не пришла в голову мысль отрезать от него кусочек? В музее? Едва ли. При всей ангажированности тогдашнего изобразительного, как, впрочем, и всякого другого, искусства портреты такого размера были скорее элементом пропаганды и агитации. Такие портреты, насколько я могу судить в меру моего юного возраста по кинофильмам и рассказам ветеранов, вывешивались в людных местах, дабы народ не забывал, кому он всем обязан. Рисовать такие портреты — дело достаточно дорогостоящее, одной краски сколько надо. Поэтому вся наглядная агитация, а это я уже по своему пионерско-комсомольскому прошлому помню, возлагалась на предприятия.