Читать книгу "Лейла. По ту сторону Босфора - Тереза Ревэй"

— Он заказал сюда кровати, — прошептала она на тот случай, если французский офицер мог ее слышать. — Он хочет переделать комнаты в спальни и требует поставить замки на двери. Но самое худшее — то, что его жене нужна ванна… Эти люди гниют в своей грязной воде, утверждая, что моются. Это отвратительно! Предупреждаю тебя, она принесет в наш дом болезни.

Селим улыбнулся. Временами мать была похожа на ребенка. Проявления ее злости и восторга друг от друга не отличались. Она невзлюбила бедного Луи Гарделя, и чему тут удивляться? Он сбил машиной ее внука и угрожал выселить. Он никогда не обретет ее прощения. Даже его букет цветов отнесли в комнату, которой обычно редко пользовались, поскольку зимой там было слишком влажно.

— Мне сказали, что ты выходил с ним ужинать, — заявила она. — Ты считаешь нормальным связываться с этими жалкими типами? Иногда я тебя не понимаю, сын мой.

— Он бродил как неприкаянный, — защищался он. — Мне захотелось его развеселить.

Селим обладал широтой души, свойственной многим его соплеменникам. Секретарь не признался, что его тронул взгляд серых глаз француза, такой же блеклый и спокойный, как зимнее озеро. Не рассказал Селим и то, что был удивлен великодушием гостя, которое проявилось в день знакомства. Тем более хозяин дома не признался матери, что стал ценить компанию Луи Гарделя.

— Война окончена, — продолжил он. — Мы вынуждены найти общий язык. Впрочем, падишах выступает за взаимопонимание с союзниками.

— И все же это весьма досадно! Я не уверена, что в последнее время Его Величество получал добрые советы от своего окружения.

Личность монарха не внушала доверия Гюльбахар-ханым. Боязнь заговоров, недоверие к членам собственной семьи, способным отдать приказ о свержении, заточении или убийстве, породили более или менее заметные психологические проблемы у представителей правящего дома. Казалось, что паранойя стала наследственной чертой характера. Абдул-Хамид II сверг своего брата, Мурада V, под предлогом, что тот сумасшедший, но и сам был низложен. А Мехмет V, как его назвали после возведения на трон, принимал гостей с револьвером в кармане. Эпоха требовала от мужчин уверенности, а не трусости. А единственным критерием уверенности падишаха было удержание трона любой ценой. «Нужно уметь выбирать опору во время бури», — подумала женщина. Селим верил, что уловил характер своего господина, но мать оказалась прозорливей.

В девятилетнем возрасте она вошла в гарем дворца Долмабахче, куда ее, растрепанную, с выпученными от страха и возбуждения глазами, доставил работорговец. Калфа[19], в обязанности которой входило образование новеньких, взяла на себя заботу научить маленькую горную дикарку тому, как идеальная женственность отражается в благородстве тела и души. Ей дали имя Гюльбахар, она была прилежной ученицей, покоряясь строгой дисциплине и иерархии. Она стала одной из самых совершенных женщин гарема, выгодно вышла замуж, поскольку султан не выбрал ее в качестве внебрачной сожительницы. С тех далеких времен у Гюльбахар-ханым было острое понимание политики. Но об этом своем таланте она не позволила узнать никому.

Черкешенка подошла к серебряной жаровне погреть руки. В полумраке переливался золотом ее парчовый жилет с меховой оторочкой. Ливень барабанил по решетчатым окнам. Хмурый день клонился к закату. Она сделала глоток чая и откусила кусочек медово-миндального десерта — кухарке удалось раздобыть у бакалейщика немного сахара.

Молодая служанка проскользнула в гостиную и принялась зажигать свечи, позвякивая серебряными браслетами на запястьях. В слабом свете на лице Гюльбахар-ханым проявилась перламутровая бледность, а вокруг рта проступили морщинки, которые обычно были следствием утомления. От этого черкешенка казалась беззащитной. Селим любил мать и тревожился за нее. Он очень рано понял, что должен служить защитой этому удивительному существу, экспансивному и несерьезному, совершенно не похожему на мать семейства. Но женщины сераля именно таковы — воспитанны, умны и властны, но при этом ранимы и инфантильны.

— Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы просить меня принять этого француза, мальчик мой, — вдруг заявила она заискивающим тоном. — Я терплю то, что он занимает моих людей абсурдной работой, и если я должна оказать ему больше внимания…

— Я никогда не посмел бы требовать такой благосклонности по отношению к иноверцу, — запротестовал Селим с легкой улыбкой, — хотя некоторые дамы, такие же мудрые, как и ты, демонстрируют самоотверженность.

— Кузина Бехис-ханым убила того, кто пришел реквизировать ее дом, а потом сбежала в Анатолию, — заметила она. — Видишь, я благоразумна.

— В таком случае ты наверняка примешь его жену, когда она приедет сюда со своей дочерью.

Гюльбахар промолчала. Как по мановению волшебной палочки, появился ее белый кот с разноцветными глазами и бесшумно прыгнул на колени хозяйки. Женщина рассеянно погладила его. У Гюльбахар возникло предчувствие надвигающейся на нее и ее близких зловещей тучи, полной не дождя, а слез и стонов. Она использовала все чары от дурного глаза, но с недавнего времени силы Зла казались могущественнее, чем ее жалкие амулеты. Гюльбахар не была ни наивной, ни слепой. Многие десятилетия Империю разрывали в клочья, европейцы надели на нее намордник, погрузили в долги по самую шею: западный мир неумолимо подбирался, пожирая разлагающийся османский уклад. Сын считал ее отрешенной от реальности. Невестка тоже. Они не понимали, что лучше исчезнуть в блеске славы, не поступаясь ничем.

Ее немногочисленные иностранные подруги, дочь американского дипломата и две сестры-гречанки из Фанара хохотали, когда она высмеивала их так называемую жажду свободы. «Громкое слово для недалеких людей», — замечала Гюльбахар. Они не понимали, что препятствия существуют от природы, что они скорее моральные, чем физические, и что независимая жизнь, прославляемая современными женщинами, обладает столькими же ограничениями.

По выражению ее лица Селим догадался, что мать ждет, когда он станет умолять, но сегодня у него не было желания угождать ей. На службе дали понять, что его, вероятно, отправят в Париж с официальным поручением касательно переговоров о мире. Это была великая честь, неожиданное продвижение по дипломатической лестнице. Возможность, наконец, быть полезным своей страждущей родине. Но он боялся оставить дом, не убедившись, что мать не совершит никакой оплошности в столь деликатной ситуации.

— Я заблаговременно отправлю ей приглашение, — небрежно бросила Гюльбахар.

Это была неожиданная капитуляция. Селим поднял на мать взгляд:

— Ты согласишься принять мадам Гардель? Правда?

— Пусть я рискую провести время крайне неприятно, но все же покажу этой иностранке, что мы, женщины Босфора, умеем быть великодушными и вести себя достойно и в тяжелом положении. И потом, я прекрасно понимаю, как тебя это волнует, ангел мой, — нежно добавила она, проведя рукой по щеке сына, — а я не вынесу, если замечу хоть тень печали в твоих глазах.