Читать книгу "Новый Макиавелли - Джонатан Пауэлл"

Джон Пламенац, последователь Макиавелли, пишет, что Макиавелли «более всего ценил два качества, позволяющие человеку самоутвердиться, — доблесть и ум»; это справедливо для лидера в любой сфере. Что Макиавелли имел в виду под доблестью, вполне понятно, а вот под умом следует понимать не столько интеллектуальные способности, сколько решительность или инстинкт — иными словами, то, что сейчас мы зовем эмоциональным разумом. Сие загадочное свойство позволяет крупным лидерам угадывать, куда заведет их Фортуна и какие преимущества можно извлечь из этого конкретного маршрута. В отличие от мудрости, которая приобретается с опытом, доблесть и эмоциональный разум либо наличествуют у человека, либо нет.

Рой Дженкинс увидел в Тони Блэре именно эти качества. Он же отвесил Блэру двусмысленный комплимент — заявил, что Блэр обладает «второклассным интеллектом, но первоклассным темпераментом»; именно такова знаменитая характеристика, которую Оливер Венделл Холмс дал Теодору Рузвельту.

Рой Дженкинс и Тони Блэр симпатизировали друг другу, но держали дистанцию. В июле 1997 года Тони пригласил Роя в Чекере[24]. Сидя со стаканчиком в кожаном кресле на Длинной галерее, рядом с дверью в кабинет, где хранится посмертная маска Оливера Кромвеля, Рой признался, что это его первый визит в загородную резиденцию премьеров. Ни Гарольд Уилсон, ни Джим Каллаган его не приглашали. Рой явно видел в Тони человека, способного и готового удовлетворить его собственные амбиции; а также и сторонника своей идеологии. Однако Рой не мог, используя выражение Черчилля, «перекрЫститься», то есть вернуться в партию лейбористов теперь, когда она наконец-то взяла импонирующий ему политический курс. Со временем Рой разочаровался в Тони — по мнению Роя, Тони был «слишком робок с Европой». Вдобавок Тони уговорил Роя возглавить комиссию по пропорциональному представительству (акция в рамках восстановления дружеских отношений с либерал-демократами, предложение Роя), а сам не смог поддержать систему альтернативного голосования, очень выгодную для лейбористов. Рою, конечно, это очень не понравилось. Что касается Тони, он Роем восхищался. Книги его читал запоем, особенно биографию Гладстона (которому до известной степени подражал); позднее Тони даже обсуждал это произведение с автором. Однако, оставаясь в лейбористской партии в период раскола, Тони не был склонен принимать на веру суждения Роя и полагал, что сам Рой не стал политиком из-за того, что у него интеллект превалирует над темпераментом.

Доблесть политика проявляется в принятии трудных решений и готовности рискнуть, когда последствия риска неизвестны. Приведу два примера — стиль правления Тони Блэра и стиль правления Гордона Брауна.

Почти спонтанное решение Тони возглавить лейбористов после смерти Джона Смита в 1994 году говорит о его смелости и самонадеянности. Будь Тони Блэр более робким политиком, он уступил бы Гордону Брауну, своему старшему товарищу, с которым они вместе разрабатывали новый курс лейбористской партии. Но Тони почуял, что Гордон проворонил шанс еще в 1992 году: сначала — долгими колебаниями, а там и полным отказом соперничать с Джоном Смитом после ухода тогдашнего лидера лейбористов Нила Киннока. К 1994 году для Гордона Брауна момент был упущен, а Тони казался сильным кандидатом — он мог и стать лидером своей партии, и выиграть ближайшие общие выборы. Вопреки распространенному мнению Питер Мандельсон и в мыслях не имел поддерживать Тони после внезапной смерти Джона Смита (Тони сам об этом рассказывал); наоборот: Мандельсон сначала поддерживал соперника Тони, а ему самому при первой же встрече сказал: «Это место для Гордона».

Макиавелли, размышляя о судьбах Моисея, Кира, Ромула и Тезея, приходит к следующему выводу: «...судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было придать любую форму: не явись такой случай, их доблесть угасла бы, не найдя применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай»[25]. Макиавелли считал, что великие государи располагали как удачей, так и умением использовать шанс, едва он представится, не раздумывая и не медля; именно в таком стиле действовал Тони после смерти Джона Смита.

Вскоре стало ясно, что одним этим смелым шагом не обойтись. На первой же партийной конференции 1994 года, уже в качестве лидера лейбористов, Тони не внял советам коллег, в том числе Робина Кука, не устрашился того, что случилось с предыдущим лидером при аналогичной попытке, — иными словами, Тони решил возобновить дискуссию по Четвертому пункту, о национализации собственности. Берясь за это дело, Тони еще не представлял, какую предложит альтернативу Четвертому пункту; не было у него и плана по закреплению этой замены. Он просчитал все угрозы своему недавно обретенному лидерству, могущие проистекать из пересмотра Четвертого пункта. Однако Тони видел, сколь символичен для партии этот отход от принципов прошлого. Смелость, конечно, хороша, но пригождаются и единомышленники. Эти последние немедленно начали кампанию в рамках своей же партии. Сам процесс обсуждения Четвертого пункта отчасти убедил народ в том, что лейбористы уже не прежние. Для изменения политики партии Тони умело использовал свою популярность. Новая редакция Четвертого пункта едва ли соответствовала стандартам, заданным Декларацией независимости Соединенных Штатов, что неудивительно, если учесть, что основное обсуждение имело место в спальне Блэров на втором этаже ислингтонского дома, а единомышленники проводили мозговой штурм, сидя с ногами на двуспальной кровати. Все дело в том, что, приглашая нас домой, Тони напрочь забыл о дне рождения своей дочери Кэтрин. На первом этаже был детский праздник, поэтому Шери Блэр сослала нас на второй этаж, чтобы шум не отвлекал от работы. Новая формулировка вполне соответствовала поставленной задаче — явить лейбористов людьми, готовыми выполнять насущные задачи, а не цепляющимися за собственный линялый реквизит.

В правительстве, однако, не получится явить решительность и доблесть, если упорно гнуть свою линию, как Тони ранее гнул относительно профсоюзов и ужесточения политики лейбористов в борьбе с преступностью. Нужно задействовать оппозицию. В 2005 году, во время предвыборной кампании, Тони ее задействовал в вопросах иммиграции, которая является контактным рельсом британской политики, причем мощность подводимого этим рельсом тока явно летальная. Чувства были на подъеме, особенно у ключевой группы колеблющихся избирателей, необходимых нам для победы. Майкл Говард проводил тогда кампанию, окрещенную консерваторами «кампанией собачьего свистка», — пытался вновь завоевать симпатии избирателей, традиционно голосовавших за консерваторов. Поначалу мы не знали, что с этим делать, но в середине апреля Тони решил прямо выступить по поводу проблемы и засел за соответствующую речь. 22 апреля он эту речь произнес: расхвалил невероятные преимущества иммиграции для Британии и осудил Говарда за попытку сыграть на неприглядной стороне британской политики; правда, обвинений в расизме не было — Тони тщательно их избегал. Я во время речи находился в штаб-квартире кампании, на Виктория-стрит. Впервые с начала кампании собравшиеся слушали Тони, затаив дыхание, а когда он закончил речь, разразились аплодисментами. Со стороны Тони было очень рискованно напрямую говорить о нашей самой болезненной язве, да еще в позитивном ключе. Голосов мы этим, правда, себе не добавили, зато и консерваторы уже до конца выборов не высовывались. А если бы Тони проигнорировал тему, наши ставки постепенно упали бы.