Читать книгу "Беверли-Хиллз - Пат Бут"

Автомобильная стоянка «Мортона» уже была переполнена широкими и длинными роскошными машинами, и служащие – мексиканские парни, старающиеся в поте лица, – расчищали для них место, безо всякого стеснения игнорируя всякие там «шеви», «Форды» и «мерсы».

Сам ресторан за стоянкой светился, как нежно-розовый, только что распускающийся бутон экзотического цветка. Стало уже прохладнее, но нагретый за день асфальт еще источал жар. Запах его смешивался в странный коктейль с ароматами цветущих кустов жасмина. Сухой, горячий ветер, долетающий сюда из пустыни, шуршал листьями гигантских пальм, и за ними неоновая вывеска «Мортона» казалась живой и приветливо манящей.

Вся обстановка располагала к благодушию, и все было так чарующе красиво, однако Паула уловила какую-то странную фальшь в открывшемся ее взгляду зрелище. На самом деле все было не так, как выглядело.

Тауэр решительно протолкнул Паулу сквозь небольшую давку, образовавшуюся в дверях, ведущих в ресторан. Внутри это противоестественное сочетание скованности и демонстративно выставляемого порока и веселья не исчезло, а еще больше давило на психику Паулы.

Одна часть зала, не отделенная даже перегородкой, была отведена под обширную кухню, где повара колдовали над приготовлением блюд. Вид этого идеально чистого, сверкающего кафелем пространства без единого пятнышка на белоснежных стенах должен был внушить гостям уверенность, что пища, которую они будут вкушать, первозданно свежа.

Однако стоящие прямо у входа личности, встречающие посетителей, напоминали скорее следователей лубянского застенка, чем гостеприимных хозяев. Темноволосая высокая красотка, худая, словно просидевшая много месяцев на строгой диете, затянутая в элегантное кроваво-красное платье, а рядом с ней мужчина с ангельским лицом в великолепно пошитом синем костюме представляли собой пару, которой вроде бы господь поручил сторожить врата в рай. Он – святой Петр, она – его ассистентка, бесплотное дитя света.

Просачивающуюся сквозь дверь публику они ощупывали взглядами и пропускали, а некоторых останавливали без слов, опять только лишь взглядом улыбчивых глаз. Но, очевидно, Уинтропу Тауэру и его спутнице вход в рай был зарезервирован. Одновременно две широкие и одинаковые, как у близнецов, улыбки растянули рты, обнаружив ряды великолепных зубов.

– Добрый вечер, мистер Тауэр! – Их голоса слились в единый ласкающий слух аккорд, в котором прозвучала, впрочем, и нотка настороженности. – Мы не ожидали вас сегодня. Вы присоединитесь к какой-либо компании?

Такой вопрос задал обладающий мужественной квадратной челюстью Адонис. Здесь и таилась разгадка тайны, почему люди, приехавшие сюда что-то съесть и развлечься за свои деньги, испытывали нервный озноб уже при входе. Заказать столик у «Мортона» и получить на это согласие для этой элитной публики Лос-Анджелеса означало то же самое, что потрогать руками кубок Святого Грааля или даже испить из него. Такие заказы обычно делались за несколько дней и тщательно проверялись и просеивались через мелкое сито. Зато лишь один вечер, проведенный у «Мортона», повышал рейтинг счастливчика сразу на несколько пунктов.

Сегодня, как и всегда, ресторан был переполнен, однако статус Тауэра среди местной элиты был настолько высок, что даже намекнуть ему, что его присутствие здесь нежелательно, никто бы не решился.

Здесь существовала иерархия, как в феодальном замке за трапезой, и она строго соблюдалась каждый вечер. Тауэра полагалось усадить за один из десяти престижных столиков. К сожалению, за этим последовало то, что гость, рассчитывающий на обещанное ему почетное место, будет отправлен в средний ряд, а тот, кто уже давно вожделел занять место среди «средних», передвинется в самый дальний конец, прозванный официантами «Сибирью». Туда сейчас заносили дополнительные столики с открытой веранды. Где-нибудь в другой стране или на другой планете из этого никто бы не делал трагедию, но здесь, в Беверли-Хиллз, на вершине хребта, острого, как лезвие бритвы, где иллюзорность и есть реальность, вся будущая карьера чаще всего зависела, куда тебя посадят у «Мортона».

– Есть проблемы? – произнес Тауэр с безразличием анаконды, готовой заглотнуть кролика.

Тревожный звоночек побудил привратников рая ускорить свою мозговую деятельность. Взгляд девушки уперся в фамилию кого-то, отмечающего якобы праздничную дату и записавшегося самым последним на престижный столик.

Она вопросительно взглянула на своего босса, мысленно получила от него некий положительный импульс, и кончик карандаша навис, как клюв ястреба, над именем тщеславного неудачника, так стремящегося выбраться из своей мышиной норы к сияющим высотам Беверли-Хиллз.

Адонис кивнул, карандаш опустился на бумагу и провел по фамилии тонкую, но четкую черту.

Теперь улыбка, направленная на Тауэра, сияла уже, как тысяча солнц.

– Ваш столик справа. Я провожу вас.

Движения ее, словно у змеи, облаченной в пурпур, были восхитительно изящны. Следуя за ней, Тауэр не постеснялся вслух пояснить Пауле:

– Здесь важно, кто где сидит. Как в джунглях… кто наверху, тот забирает свет у нижних, а тем приходится изворачиваться и цепляться за стволы. Правда, если удастся выбраться этим вьющимся паразитам на солнышко, то уж они не дадут заносчивым пальмам спуску, сгложут их с вершины и высосут все соки.

Уинтроп чуть подвинул плетеный стул, и Паула, отблагодарив его взглядом, села, блаженно расслабившись. Она как будто очутилась в огромном прозрачном сосуде, отделенном от реальности, и где все было так романтично. Розовая накрахмаленная скатерть на столе, изящный горшочек с прекрасными живыми цветами, свечи, заключенные в богемское стекло и распространяющие теплый оранжевый свет, и пальмы вокруг.

Величественный официант – весь в белом и с красным галстуком на шее – спросил насчет напитков.

– Мне коку, – сказала Паула.

Она слишком устала, чтобы стесняться, слишком голодна, чтобы задаваться вопросом, для чего на салфетках разложено столько вилок разных размеров. Там, где запах больших денег заглушал все ароматы мексиканских соусов и экзотических цветов, она, конечно, ощущала себя нелепой приблудой, но высокий статус того, кто привел ее сюда, позволял ей вести себя так, как ей было угодно.

– Мне скотч и соду. Вы знаете мою марку. Безо льда, – сказал Уинтроп Тауэр. – А тебе не стоит глотать здесь, в нашем благословенном городе, что-либо крепче, чем «Перье» или «Шардоне», на худой конец. Все остальное рассматривается как умышленное нанесение вреда своему здоровью, а собственное здоровье – культ богатых. Под этими пальмами они могут сосать хоть текилу из пожарных шлангов, но если ты пригубишь в их компании нечто подобное, то тебя сочтут обычной пьянчужкой. В Беверли-Хиллз пьянице уже не доверяют, как и тому, кто отбыл срок в тюрьме. Право пить открыто, на глазах у всех, надо заслужить. Как я, например. Я перенес сюда английские законы. Тут я вроде высокорожденного лорда.

– Но вы же не англичанин. Хотя иногда мне кажетесь…

– Только кажусь. И временами играю роль. – Уинтроп усмехнулся. – Впрочем, в моей жизни был британский период, правда, очень короткий. Он мне не запомнился.