Читать книгу "Светлая полночь - Кэтрин Стоун"

Именно третий звонок привлек внимание Джейса Коултона. Оторвавшись от созерцания снежных хлопьев, он повернулся к ней. К Флоппи.

Взгляд у него был тяжелый, задумчивый, укоряющий, словно она — нет, скорее, Флоппи — вторглась в его мысли и причинила ему мучения.

И такая боль, такая мука отразились в его глазах, устремленных на облезлого вислоухого кролика!

Джулия невольно, как будто защищая Флоппи, прижала его к себе, при этом звоночек снова звякнул. Доктор Джейс Коултон перевел взгляд с кролика на нее. Невозможно было прочитать переживаемые им чувства в глубине его темно-зеленых глаз, тем более что он тут же снова отвернулся и погрузился в созерцание кружащихся снежных хлопьев и серого неба.

И тем не менее Джулии удалось кое-что прочитать в этом беглом взгляде. Он был настолько ледяным, что ей снова стало холодно. Даже гораздо холоднее, чем раньше. Она ошиблась до этого. В нем не ощущалось ни обретенного покоя, ни радушия, ни тепла.

Джейс Коултон не хотел ее здесь видеть. Он не нуждался в ней. Он никого не хотел видеть и ни в ком не нуждался. Джулия могла бы пойти навстречу его желаниям и сбежать, но было поздно. Самолет уже бежал по взлетной полосе.

Она поглубже уселась в кресло и даже испытала от этого некоторое утешение. Это кресло первого класса, просторное и мягкое, напомнило ей домашнее — бабушкино — кресло. Любимое кресло было словно прикосновением любви, убежищем, куда можно спрятаться от того смутного времени, когда было так много всего потеряно.

Бабушкино кресло пережило то время и сейчас находилось на пути в город, где Джулия решила начать новую жизнь. Сиэтл. Ее новый дом.

Ее дом. Паника, возникнув, нарастала, подобно реву двигателей. Что, если бабушкино кресло потеряется, как она потеряла все остальное? И что, если не найдется такого места, где она могла бы чувствовать себя как дома?

Впрочем, это не имеет значения, решила Джулия, когда шасси самолета оторвались от земли. Кажется, она замерзнет еще до того, как доберется до Сиэтла — и даже раньше чем долетит до Лондона.

Колокольчик, этот мелодичный звук радости, прозвенел в тот момент, когда он, всецело погруженный в свои фантазии, прислушивался в ожидании звона колокольчика на санях над своей головой. В ту светлую звездную ночь он почти способен был поверить в волшебство.

И вот теперь, в этот снежный день, он снова услышал звон. Нежный и мелодичный. И тоже им выдуманный? Да, вероятно, потому что, когда Джейс повернулся в сторону серебристого звона, он не увидел ничего, кроме грязного кролика, которого обнимали худые руки.

Джейс уставился на эти руки, сознавая, что смотрит на них, и в то же время не веря, что звон был настоящий. А он подумал, уж не решился ли дух прошлого Рождества навестить его и помучить звоном колокольчиков, чтобы вновь наполнить его сердце болью.

Джейс не нуждался в подобном напоминании. Его воспоминания о той давней ночи отнюдь не потускнели. Он снова стал Джейсом в ту ночь — Джейсом, а не Сэмом, достойным тезкой своего отца — лжеца, самозванца, вора.

Джейс Коултон-сын заслуживает того, чтобы умереть. И он должен был умереть в течение следующей после той ночи недели, когда уходил все дальше от Логанвилла в зимнюю глухомань. Джейс не боялся смерти. Он хотел ее, он искал ее, он жаждал ее.

Но бушевавший в нем ад не позволял ему умереть. Это было бы слишком быстрым, слишком легким избавлением. Он должен сгорать медленно и мучительно.

Год испепеляющих воспоминаний — такой приговор назначил себе Джейс. Затем смерть. Но в канун следующего Рождества — и в канун исполнения приговора — зазвучали голоса. Знакомые и такие любимые голоса. Они слышались ему в ночных кошмарах.

«Ты не должен винить себя, — настаивала Мэри Бет. — Это был несчастный случай, подобно тем, которые лишили жизни мою мать и моего Сэмюела».

«Я бы страшно рассердилась на тебя, — грозила ему пальчиком Грейс, — если бы ты напугал Санта-Клауса и не дал ему войти. Пожар был ошибкой Санта-Клауса, сам он этого не хотел. Наверное, он нес свечу, она упала, а он не заметил пламени, пока не стало слишком поздно».

Эти любимые голоса хотели, чтобы он жил. И чтобы больше не страдал. И еще они умоляли, чтобы он сделался человеком, каким — они продолжали в это верить — он мог бы стать. Джейс не хотел слышать любимые голоса. Он хотел ночных кошмаров, а не грез. Заслуженных кошмаров.

Но грезы и голоса не отступали.

Тогда Джейс перестал спать.

Однако голоса продолжали говорить.

Джейс понимал, что это галлюцинации. Фантомы из бессонных ночей. Но они существовали. Мэри Бет и Грейс. Внутри его. Живые.

А что, если Джейс себя убьет? Они тоже умрут. Он убьет их. Убьет снова.

Иногда Джейс верил, что Грейс и Мэри Бет в самом деле живут внутри его. Видно, он в этом нуждался.

Однако он знал правду. Голоса изнутри, которые столь многого требовали от него, были его собственными.

И Джейс Коултон возложил на себя гораздо большие задачи, чем от него требовали Грейс и Мэри Бет. Он станет доктором — Мэри Бет считала, что ему следует им стать. Пастырем, который не знает покоя. Он будет опекать свое стадо, даже если его сердце будет заходиться от боли и ныть от страха. Это будет особое стадо, самые больные из больных, самые нуждающиеся, для которых малейший неверный шаг чреват смертью.

Пастырь посвятил свою жизнь уходу за этим стадом.

Кроме Рождества. В этот день, пребывая в полном одиночестве, Джейс позволял себе предаться воспоминаниям о том далеком сочельнике.

Джейс всякий раз переживал ту светлую полночь такой, какой она была, — и никогда не пытался увидеть ее такой, какой она могла бы быть. Он запретил себе подобную фантазию, подобную радость.

Но сегодня, когда он услышал серебристый звон, словно слетевший с саней Санта-Клауса, он спросил себя, когда смотрел на руки, сжимающие желтого кролика: уж не собирается ли он тешить себя мучительными «если бы да кабы» — «что было бы, если бы он сдержал обещание»?

Однако звон исходил не из пролетевших много лет назад саней, а из короткого тряпичного хвоста кролика. А эти сжимающие руки?

Уж не принадлежат ли они духу?

Нет. Хотя эта женщина, сидевшая рядом, похожа на привидение — тонкое, неземное, мерцающее. Или она просто дрожит? Дрожит, испугавшись его?

Джейс умел скрывать свои мысли.

Но звенящий хвост кролика застал его врасплох в тот момент, когда он испытывал муку, гнев и боль.

Джейс поспешил отвернуться, чтобы его взгляд больше не пугал это трепещущее привидение.

Однако образ ее четко запечатлелся в его памяти.

Она была очень худа. Слишком худа. Результат болезни? Сумасшествие? Нет, решил доктор Коултон. Это не сумасшествие. Ее страх был вполне адекватной реакцией. Тогда результат болезни? Не страдала ли она от рака и не собиралась ли в качестве предсмертного желания посетить веселую старую Англию, чтобы насладиться ее рождественским великолепием?