Читать книгу "Дом подруги - Виктория Клейтон"

Закончив Оксфорд, я решила продолжить учебу в Кембридже, чтобы там же получить ученую степень. В конце концов я добилась своей цели — опубликовав вполне пригодную для печати диссертацию, темой которой я выбрала не пользующуюся особой популярностью Королеву фей, потом накропала пару статей в Таймс Литерари Сапплмент и Спектейтор — словом, сделала все, чтобы моя фамилия как можно прочнее засела в памяти всех мало-мальски значимых в этом мире людей. Мне удалось более или менее четко наметить круг тем в творчестве Томаса Лава Пикока, в основном благодаря тому, что большинство людей находят его слишком манерным, чтобы получать удовольствие от его творчества. И вот тогда-то руководство колледжа внезапно предложило мне тему собственного исследования. Естественно, я ухватилась за нее обеими руками.

Кембридж мне понравился с первого взгляда. Тех денег, которые оставил мне отец, как раз хватило, чтобы приобрести небольшой домик на Отчед-стрит, заставить его мебелью во французском стиле и развесить по стенам столько полотен своих любимых английских живописцев восемнадцатого века, сколько я смогла отыскать. Тогда, в середине пятидесятых, в моде было все скандинавское, в том числе и мебель: длинные, низкие диваны светлого дерева, если не ошибаюсь, из сосны, застланные грубой шерстяной тканью, а над ними какие-то причудливые люстры или светильники в виде яйца, свешивающиеся с потолка на цепях. Мой уютный домик на фоне всего этого особенно поражал оригинальностью и каким-то старомодным изяществом. Я внимательно следила за модой, не позволяя себе отставать от своих студенток, следуя излюбленному выражению леди Барт: Лучше меньше, да лучше! покупала бешено дорогие французские тряпки, и благодаря длинным, доходившим до середины спины волосам и очень темной помаде выглядела до невозможности сексапильной. А также курила исключительно турецкие сигареты и пила только шампанское.

И, конечно, теперь вокруг меня было полным-полно мужчин. В те дни Кембридж просто кишмя кишел представителями сильного пола. Все мои поклонники были умны — в той или иной степени. Конечно, привлекательная внешность тоже играла роль, что значительно суживало их число. Наверное, иногда дело было просто в настойчивости, и очень редко — в обаянии, которым они обладали. Как вообще объяснить, почему осада не всегда завершается успехом? Спросите об этом у победителя — может, он объяснит. Лично я не помню ни одного своего романа, который бы не начался с дурных предчувствий и не закончился бы в полном отчаянии. Речь идет о противозачаточных средствах, конечно. Хотя такие таблетки уже существовали в те дни, однако достать их было не так-то легко. Жуткий призрак непрошеной беременности, гадко хихикая, выглядывал из-за постели всякий раз, как мы занимались любовью, и потом еще долго преследовал меня во сне.

Мне много раз объяснялись в любви и даже несколько раз предлагали руку и сердце. Но меня манила независимость. Мне нравилась моя работа, нравились мои студенты и коллеги, и потом, у меня никогда не было недостатка в обществе. Я ездила в Байрейт слушать Вагнера и в Ла Скала — Верди. У девушки, которая ничуть не меньше меня обожала бегать по магазинам, была маленькая квартирка в Париже. Сколько счастливых дней провели мы с ней, выбирая тряпки, потом, уставшие и счастливые, часами сидели в маленьких кафе или бродили по городу, а вечером обедали в ресторанах и танцевали до утра с богатыми неглупыми мужчинами. Ну, и конечно, я много читала и писала сама. Отца уже не было на свете. Мать к тому времени давно привыкла находить утешение в водке и если и вспоминала обо мне, то не часто. Мне исполнилось тридцать четыре, я была одинока, удачлива, меня ожидала блестящая карьера — словом, я была совершенно счастлива.

Поезд несся по ровной, как гладильная доска, местности. Снег к тому времени повалил крупными хлопьями, и темная, перепаханная земля медленно стала белой. Мне на память невольно пришли строчки Китса о том, как «дождь со снегом забивается в морщины скал» и «порывы ледяного ветра хлещут, словно кнутом». Вскоре снегопад перешел в настоящую метель. Казалось, поезд мчится вперед по длинному белому коридору, а вокруг ничего. Мне стало жутковато — все как будто исчезло, растворившись в этой белой мгле, — не было ни земли, ни неба, ни деревьев, ни изгородей, вообще ничего — ни конца, ни начала.

В Хэмпстоке наш поезд задержали — нужно было время, чтобы расчистить заваленные снегом пути. Нам сказали, что ждать придется не меньше получаса, и предложили пройти в станционный буфет, который, к счастью, оказался открыт. Я распечатала пакет печенья с заварным кремом, после долгих колебаний купленного мною вместо пончиков, с сомнением посмотрела на слой дешевого джема внутри, потом сунула одно в рот и принялась жевать, беззастенчиво разглядывая сидевшую за соседним столиком парочку.

Стоял 1969 год — иначе говоря, минуло почти два года с того времени, как через нашу страну прокатились одновременно социальная и сексуальная революции. Бухгалтеры, брокеры, библиотекари, банковские кассиры и клерки в многочисленных офисах, взбунтовавшись и наплевав на многовековые традиции, отрастили волосы до плеч и все как один щеголяли в джинсах, грубых шерстяных носках и потертых куртках, напоминая обитателей Ист-Энда. Парню с девушкой, сидевшим за соседним столиком, было лет по двадцать, и одеты они были как раз в этом стиле, только у девушки вокруг головы еще вдобавок красовалась лента, спускавшаяся чуть ли не до самых бровей. На макушке у парня гоголем сидела черная войлочная шляпа, испещренная лихими надписями Любовь и Мир.

Парочка яростно переругивалась шепотом. Вернее, девушка с несчастным видом кромсала лежавший перед ней на тарелке пончик чем-то вроде перочинного ножичка, а юноша в это время шипел на нее сквозь зубы. Я слышала достаточно, чтобы сообразить, что передо мной разыгрывается сцена ревности — парнишка упрекал девчонку в том, что она переспала с его приятелем. Тема разговора захватила меня до такой степени, что я забыла обо всем и опомнилась, только поймав себя на том, что беззастенчиво вытянула шею, прислушиваясь к их разговору. Увы, парнишка, заметив это, встал и выскочил из буфета. Я невольно поморщилась — воняло от него, как от козла. Две крупные слезы скатились по замурзанным щекам девчонки и капнули на тарелку. Пончик, словно в знак искреннего сочувствия, истекал вареньем.

Я напомнила себе, что это не одна из моих студенток, и вряд ли ей понравится желание чужой женщины вмешиваться в ее дела. Лучше вернуться в свое купе, где хоть и холодно, зато спокойно и тихо. Так я и сделала. Усевшись на диван, я поплотнее закуталась в пальто. Я вытащила книгу и уже заранее предвкушала удовольствие, с которым буду ее читать… но напрасно.

Может быть, нечаянно подслушанный мною в буфете разговор был тому причиной, а может, сознание того, что через несколько часов я снова увижу Мин… не знаю. Но читать я не могла. Взгляд мой рассеянно скользил по строкам, а перед глазами в сотый… в тысячный раз вставало одно и то же воспоминание. Я будто снова вернулась в тот день, пятнадцать лет назад, когда открыла глаза и увидела Хью Анстея в своей постели. Рассеянно глядя на плохую копию литографии Озеро Уиндермир, висящую над полкой напротив, я видела не ее, а лицо Мин в тот момент, когда наши взгляды встретились. Я помнила все до мельчайших подробностей — мне казалось, я снова слышу ее голос, когда она, выпустив дым из ноздрей, холодно и жестко процедила сквозь зубы: