Читать книгу "Его сильные руки - Дэнис Аллен"

Кэтрин сумела добиться такого эффекта, тщательно продумав и спланировав интерьер, – всему нашлось здесь свое место: сувениры и предметы искусства, привезенные ею из путешествий по всему свету; оттоманки и диваны с грудами подушек; маленькие столики, заваленные книгами. Повсюду в вазах стояли цветы. Энни дом очень понравился. Она подозревала, что и Реджи тоже, хотя он не проронил ни слова.

Экономка Тереза была чернокожей, но не рабыней, свободной. Большинство американцев из Нового Орлеана имели рабов, но у Кэтрин не было ни одного. Высокая, крупная Тереза, возраст которой определить было трудно, обладала очень гладкой коричневато-красной кожей; ее вьющиеся волосы под белым тиньоном уже тронула седина.

Она показала Энни ее комнату, в которой все предметы, включая обои, балдахин на кровати и обюссонский ковер на натертом до блеска деревянном полу, были декорированы столистной розой. Задернутые легкие шторы на окнах закрывали доступ в комнату палящим лучам полуденного солнца, кровать была под москитной сеткой. К комнате примыкала гардеробная с глубокой фарфоровой ванной, которой Энни немедленно воспользовалась.

После ванны она решила немного отдохнуть перед трапезой. Лежа на мягкой перине и наслаждаясь прохладой ветерка, проникающего в комнату через задернутые шторы, она размышляла о предстоящем в течение года пребывании в Новом Орлеане. Что с ней произойдет за это время? Встретится ли она снова с Ренаром? Последняя мысль – как ни смешно – занимала ее больше всего, когда она думала о своем будущем. Его образ занимал главное место в ее подавляемом сном сознании. Вспоминая, как спокойно, надежно и восхитительно она чувствовала себя в объятиях опасного разбойника, Энни заснула.

Глава 4

Как снятая с петель калитка, неполная луна криво висела в черном безблачном небе. Стоя на балконе своих апартаментов в отеле Святого Людовика, Люсьен вальяжно облокотился на перила резной чугунной решетки и смотрел вниз, на Ройал-стрит. Над сточными канавами стелился туман, пар поднимался к низким окнам соседнего дома, где Бал голубой ленты был в полном разгаре.

Креольские джентльмены нескончаемым потоком фланировали по деревянному тротуару, соединяющему оба здания, благоразумно деля внимание и время между своими любовницами-квартеронками, танцующими на Балу голубой ленты, и женами, собравшимися на традиционный Королевский бал, который проходил в бальном зале отеля Святого Людовика. В стороне от кружащихся пар, оставленные на время жены сбивались в кучки, словно галки-трещотки, и обменивались сплетнями, ожидая, когда их мужья вернутся после «перекура».

Вишневые чубуки попыхивали в ночи, яркие искорки то вспыхивали, то гасли между домами, как робкие светлячки. Каждый из джентльменов знал, что табачный запах может быть единственным оправданием их отсутствия в глазах ревнивых жен и позволит им хоть ненадолго сменить скучную атмосферу Королевского бала на более приятное общество любовниц.

Стояла знойная октябрьская ночь, и илистый запах вод Миссисипи, смешанный с ароматом табака и зловонием сточных канав, пропитывал туман и делал все попытки Люсьена глотнуть свежего воздуха тщетными. Из соседней улочки донесся хриплый хохот, затем топот ног и сдавленные крики – очередная драка.

Светский сезон был в полном разгаре, и каждый, начиная от аристократа и кончая женщиной легкого поведения, чувствовал в себе подъем душевных и физических сил. Почти все «лучшие» семейства вернулись в город с отдаленных плантаций, где обычно укрывались в течение знойных, болезнетворных летних месяцев. Семья Люсьена только сегодня утром вернулась в особняк Делакруа на Эспланад-авеню, и отец кратко и сдержанно попросил его нанести визит вежливости матери. Люсьен отговорился тем, что встретится с ней в опере на «Севильском цирюльнике», открывающем сезон.

Дело не в том, что ему не хотелось видеться с матерью. Он любил ее, несмотря на то что она слепо восхищалась мужем-диктатором и во всем покорялась его воле. Отца он тоже любил, но с оговорками.

В детстве Люсьен не осознавал важность того, что является наследником плантации Бокаж, а Жан-Люк Делакруа считал это величайшей честью. Люсьен был подвижным и общительным ребенком, имел множество приятелей, но лучшим его другом стал Рой, из семьи рабов.

Лет до десяти сыновьям белых плантаторов разрешалось играть с детьми рабов, когда те не были заняты в поле или не выполняли работу по дому. Но когда сын плантатора отправлялся в школу, дружеские отношения сами собой заканчивались и обычно предавались забвению.

Однако Люсьен не забыл о дружбе с Роем. Когда они подросли, стало очевидно, что им уготовано разное будущее. Отец Люсьена не одобрял продолжения этих отношений, хотя при этом не возражал бы, если бы сын захотел переспать с какой-нибудь молоденькой рабыней. Люсьен никогда не понимал и не принимал этих издавна установленных порядков.

Люсьен не был уверен, что хочет вести тот образ жизни, который отец с гордостью навязывал ему. Он всегда подвергал сомнению креольскую традицию и общественное устройство Юга. Он не понимал, почему нужно продолжать поступать так, а не иначе только потому, что так проще и так было заведено.

То, что Люсьен бунтовал против того, что было дорого и близко Жан-Люку Делакруа, приводило отца в ярость, и он решил преподать сыну хороший урок. Он «в последний раз» велел сыну порвать дружеские отношения с Роем, угрожая наказанием, но отлично понимал, что юноши его не послушаются. Их застали вместе на рыбалке, поймали и привели к Жан-Люку на расправу. Никакого раскаяния молодые люди не испытывали.

Жан-Люк приказал сыну дать Рою двадцать ударов кнутом. Люсьен пришел в ужас и наотрез отказался. Тогда отец сказал, что если тот не согласится, его приятель Шарль Боден, который случайно оказался у них в гостях, с радостью выпорет его самого.

Зная кровожадность и жестокость Бодена, Люсьен был вынужден наказать друга. Он нарочно сжимал кнут не крепко, чтобы экзекуция прошла для Роя не так болезненно, но Боден заметил это, вышел вперед и показал, как это следует делать правильно. Люсьен в течение всей пытки был не в себе и старался не причинять Рою боли, но он понимал, что если не станет бить его достаточно сильно, то Боден с удовольствием заберет кнут и заменит его.

Этот день стал поворотным пунктом в судьбе Люсьена. Они с Роем больше никогда не разговаривали. Люсьен возненавидел Бодена и проникся жалостью и презрением к отцу. И еще он понял, что никогда не станет рабовладельцем.

Он уехал из дома в школу и не возвращался к родителям даже на каникулы, а потом отправился в Европу, где получил образование и прожил до тридцати лет. Два года назад Люсьен вернулся в Новый Орлеан другим человеком. Теперь он раздражал отца другим способом. Люсьен публично больше не осуждал рабство и прочие семейные традиции, которые глубоко укоренились в старомодном сердце Жан-Люка, но зато превратился в беззаботного лоботряса. Он не проявлял никакого интереса к делам поместья, которое собирался унаследовать, и занимался только тем, что волочился за девицами и играл в карты.

За несколько месяцев до своего возвращения в Штаты Люсьен решил вести двойную жизнь. Он знал, что на Юге ничто не изменилось за время его отсутствия, и понимал, что сможет вернуться домой только при условии, что сам внесет в жизнь некоторые коррективы. За границей его отрицательное отношение к рабству не изменилось, а еще более укрепилось. Картина же того, что случилось летним днем почти двадцать лет назад, в его памяти стала еще ярче. Он тверда усвоил: рабство бесчеловечно и недопустимо. Так на свет появились Денди Делакруа и Ренар.