Читать книгу "Рабыня благородных кровей - Лариса Шкатула"

Гордячка? Это он подумал о знахарке? Припав к шее Рыси — так звали кобылу, на которой Любомир мчался к Мертвому ручью, — он стыдливо качнул головой, будто кто-то мог подслушать его мысли. Едет человека об одолжении просить, а сам худое думает! Да и она может оказаться доброй чародейкой, совсем по-детски подумал он.

Сын Астаха ошибся. Стоило ему только заикнуться о том, что князю Всеволоду, похоже, недолго жить осталось и что арамейский врач от него отступился, как она просто сказала:

— Погодь пока, я медлить не стану.

И верно, собиралась Прозора недолго. Налила Любомиру молока с душистым, ещё теплым хлебом и ушла за печку. Там переодевалась, чем-то гремела и шуршала. Когда вышла к нему собранная, юноша обомлел: опять она была другой, неузнаваемой.

Величавая, красивая поздней, но пышной женской красой, коей хотелось поклониться, в бархатной ферязи (Ферязь — женский праздничный глухой сарафан.) и украшенной жемчугом кике (Кика — старинный головной убор замужней женщины.), Прозора выглядела королевой.

Глаза Любомира разве что на лоб не полезли.

— Ты… замужем? — выдавил он.

— А то, мнится тебе, никто бы меня за себя не взял? — без улыбки спросила она.

— Я так не думаю, — смешался юноша. — Просто… ты, видать, красавицей была?

— Да уж не дурнушка какая!.. А что касаемо мужа, так я с ним церковью венчанная.

— Он… жив?

— Жив, раз я не вдова. Только его ноне со мной нет… Чего тебе о том знать!

Прозора потуже завязала тесемки украшенной бисером сумы и кивнула.

— Едем али нет?

— Наперед меня сядешь? Сзади?

— Сзади. Стану за твой ремень держаться. А ну как упаду?

Она усмехнулась, и Любомир подумал, что, доведись ей на коня садиться, чтобы скакать по своей нужде, она и в седле не хуже любого дружинника усидит.

В опочивальне князя юный дружинник Сметюха по одному знаку Прозоры пошел прочь, а конюший Лоза отчего-то застыл соляным столбом.

Любомир рассказывал потом своим домочадцам: "Лоза-то рот раззявил, а глаза — будто у нашего быка Ровки, когда его лозиной ожжешь… Наконец опамятел и говорит: "Софья, ты жива?" Может, в лике знахарки святую углядел?"

И уже домыслил по своему разумению: морок на Лозу наслала Прозора, морок!

Между тем знахарка, не отвечая на вопрос конюшего, заметила ему:

— Ты пока останься, может, князя перевернуть придется.

Но Лоза все не мог успокоиться.

— Сонюшка, почему доселе не объявлялась? Никто допрежь сего дня тебя не видывал…

— Хотела, чтобы ты думал, будто я с ребятишками в избе сгорела. Лучше бы так и случилось… Бог распорядился иначе. Да и захотел бы ты меня зреть, погаными оскверненную?

— Христос с тобой! — Лоза размашисто перекрестился. — Венчали-то нас на радость и на горе. Любо мне с тобой было в радости, нешто бросил бы тебя в горе?

— Мне жалость не нужна… Да и не об нас речь. Твоего любимца сперва выходить надо.

— Так ты — знахарка? Или так пришла, подсобить?

— Когда это я бралась за работу, коей не знала? — нахмурилась женщина.

— Прости, что усомнился. Кто же научил тебя?

— Монах Агапит, святой человек. Тот, что душой болел за русский народ, чье здоровье либо от врача-иноземца зависит, либо от знахаря-шарлатана. Большой знаток трав, наговоров целебных. Молитв чудодейственных. Два года я в землянке, подле его скита прожила. Сначала он меня с того света вытащил, а потом жить научил. И поняла я, что моя жизнь должна на облегчение людских страданий направляться, потому многие врачебные тайны постигла…

— Арсений вознегодует.

— Ваш арамейский врач-то?

— Он самый. Ох, суров!

— Ты его боишься?

— Еще чего!

— Тогда помоги.

Прозора стала осматривать князя. Но не так, как арамеин, выстукивая да выслушивая, а только вела рукой над неподвижным телом. По её знаку Лоза приподнял нательную рубаху князя.

— Рана почти затянулась, — чуть слышно пробормотала знахарка. — Что же тогда мешает ему справиться с горячкой? Оставь меня с князем наедине.

— Но я… — начал было Лоза.

— Изыди! — повысила голос Прозора.

Конюший повиновался, неслышно прикрыв за собой дверь.

Если бы кто-то заглянул в опочивальню князя спустя некоторое время, то увидел бы в ней странную картину. Сидя на постели Всеволода, не очень молодая, но по-прежнему красивая женщина разговаривала… с бесчувственным больным!

— Умереть надумал! — пеняла она ему. — Пусть, значит, Настасья век в неволе мается? А Лебедянь под нехристей пойдет?

Прозора не была уверена в том, что Анастасия именно мается. Накануне ей приснился вещий сон, а проснувшись, она ещё и погадала на исчезнувшую княгиню, и выходило, что жена князя счастливо живет с каким-то «мунгалом». Он не был страшен так же, как большинство из них. Не так желтолиц и узкоглаз, но это был чужой!

И что странно, лицо у Анастасии было не покорное, не жалкое — уж она-то знала, как могут сломать человека эти нехристи! — а гордое лицо любящей женщины. Глаза её горели, как два изумруда, когда она смотрела на мунгала…

Но знахарка продолжала:

— Нехристям поганым уступил. Какой же ты ратник после этого? И что твоя дружина о тебе скажет? Слаб князь Всеволод духом. Слаб!

Раненый беспокойно шевельнулся.

— Али совесть ещё не заспал? Ишь чего удумал — смерти отдаваться!

Договорить она не успела. Дверь в опочивальню отворилась, и на пороге возник высокий худощавый мужчина в феске (Феска — мужская шапочка в виде усеченного конуса.) и строгом длинном кафтане синего цвета с серебряными пуговицами.

Нижняя часть его лица как бы пряталась в черных усах и бороде, желтые глаза горели неистовым огнем.

— Кто ты, женщина? — видно, едва сдерживаясь, чтобы не обрушить на неё всю силу своего гнева, спросил он.

— Будь здрав, арамеин, — нарочито радушно сказала Прозора. — Али в ваших краях не принято незнакомых людей приветствовать?

— Кто ты? — повторил он, не понимая причин её уверенности и полного отсутствия почтения, которое эти невежественные росы обычно испытывали при его виде.

— Не знаю, как будет по-вашему, а по-нашему — лекарь, — весело пояснила она.

— Женщина — лекарь? Не бывает.

— Почему?.. А впрочем, я и есть небывалая женщина.

— Что ты делаешь здесь, у постели умирающего князя?

— Про умирающего сказал ты. А по мне, так он ещё маленько поживет!

— Уж не ты ли вернешь князю жизненную энергию, которая истекла через его рану? Великий Ибн Сина (Ибн Сина — Авиценна — врач, философ, 980-1097 гг.) говорил…