Читать книгу "День дурака - Иосип Новакович"

Они не занимались любовью, но можно сказать, что любовью занимались их руки.

Вернувшись в общежитие, Иван рассказал Алдо о том, как провел вечер.

– Я тебе не верю. Ладно, дай мне понюхать свою руку, и я пойму, говоришь ли ты правду. Да, ты не врешь. Превосходно. Почему ты не привел ее сюда?

Когда гордый собой Иван рассказал Сельме о своем приключении, она ответила, что он вел себя аморально, манипулировал чувствами Сильвии и не имел права так делать, раз не любит девушку.

– Я манипулировал не ее чувствами, а ее ощущениями, и, если уж на то пошло, своими тоже. Это был неврологический прием.

– А как ты понимаешь, где проходит грань между чувством и ощущением?

– Это совершенно разные вещи.

– Tы говорила не как доктор. Разве мы не верим в единство тела и души?

– Я не знаю, во что мы верим, но точно знаю, что все мы занимаемся сексом, даже ты и тот парень из Черногории, так почему же я не должен?

– Это другое. Мы любим друг друга, – ответила она.

– То есть любовь все оправдывает?

– Да.

– Как и отсутствие любви, – парировал он.

На это Сельма ничего не ответила, вообще больше ничего не сказала, и была холодна с Иваном несколько месяцев.

7. Иван оставляет свои отпечатки пальцев на мозге умершего человека

В середине зимы Иван предпочитал оставаться в комнате, а не ходить в столовую, находившуюся в трех километрах от общежития. Он больше не посещал церковь. Питался исключительно яйцами, молоком и хлебом. Нельзя сказать, что Ивану нравилось безвылазно сидеть в мужском общежитии, но мерзнуть на северном ветру (kosavà) ему нравилось еще меньше. Иван ненавидел ходить в общий туалет. В большинстве душей отсутствовали занавески, но в туалетах двери все-таки имелись. После тяжелого дня дверь часто выбивали ногой и выкидывали из окна или просто снимали с петель и ставили в коридоре. Горячую воду давали только с семи до семи тридцати. Толпы парней, кто в костюмах, кто голышом, брали душевые кабинки штурмом, пихались, кричали, свистели и пели. Некоторые стояли в очереди только затем, чтобы продемонстрировать широту своей души и уступить очередь кому-то другому. Хотя другие с большим подозрением относились к подобным любезностям в помещении, полном голых людей.

В первом круге ада, в раздевалке с влажными цементными полами, вы оставляете свою одежду. Во втором заходите в душ, если осмеливаетесь. Из третьего круга ада – длинная раковина, где студенты полоскали рот и выплевывали пену от зубной пасты, а иногда кровь и зубы, – вы сразу попадаете в четвертый – к позеленевшему писсуару, а оттуда прямиком в девятый – к туалетным кабинкам, лишившимся дверей. В будние дни уборщицы поддерживали в туалете чистоту; но в выходные…

Туалеты представляли собой дырки в полу. Стоишь себе на полусогнутых, словно едешь на лыжах, и читаешь газеты, книжки или учебники. Иногда приходилось комментировать происходящее, особенно когда нет туалетной бумаги, и спускать в туалет старые газеты. Некоторые студенты, не умеющие кататься на лыжах, теряли равновесие и удерживались на ногах, хватаясь за веревку, идущую от сливного бачка (высоко над головой), и отрывали ее. А это значит, что эти неумехи не могли за собой смыть. Целая гора коричневой, желтой, красной бумаги – достаточно, чтобы сделать много бумажных флажков, – засоряли сток. Студенты-мусульмане ходили в туалет с бутылками воды. Параллельные линии, каждая толщиной с палец, расходились полукругом, группами по три-четыре. Некоторые пьяные студенты, если у них слишком рано заканчивалась вода, использовали стену. Хотя, при отсутствии туалетной бумаги и высоком уровне алкоголя в крови, другие, вне зависимости от жадности, тоже вытирали пальцы об стену. Среди этих коричневых византийских фресок все свободное пространство занимали граффити в западном стиле. Мухи жужжали и ползали по стенам даже посреди зимы. А в кабинках без дверей, где было ужасно холодно, было слышно, как кто-то из студентов выкрикивает отдельные звуки из народных песен, отражавшиеся от лабиринта коридоров и этнических групп. Иногда Иван шел в венгерский ресторан только для того, чтобы воспользоваться чистым туалетом.

Жильцы общежития не стеснялись выдавать свое присутствие. В радиусе двухсот метров вокруг были слышны крики, смех, мусульманские молитвы, песни черногорцев, партизанские марши, классические звуки скрипки, ссоры, снова смех. Дрянные монопроигрыватели, которые нужно было заводить вручную, коверкали все ноты. Треснутые пластинки выбрасывали из окон вместе с газетами, журналами с мягкой порнографией, старыми учебниками, ботинками без подошв, пивными бутылками и баночками из-под йогурта. Чем ближе подходишь к общежитию, тем толще становится слой мусора под ногами. И понимаешь, что приближаешься к прибежищу интеллектуалов – бедные студенты, которым пребывание здесь обходилось всего в шестнадцать немецких марок, влачили существование как узники, у которых не хватало времени на освобождение под залог.

Бумаги уносило сквозняком. Близорукие студенты выглядывали из окна и пытались угадать, где приземлятся их конспекты. Но поскольку город располагался на равнине, а всего в нескольких сотнях метров протекала Данубе, вокруг общежития дули сильные ветра, и к тому моменту, как студент спускался на улицу, ветер уносил драгоценные записи, от которых зависели оценка на экзамене и будущее студента.

В общежитии людей было почти вдвое больше, чем кроватей. В некоторых комнатах с тремя кроватями жили восемь человек – трое на законных основаниях, а пятеро незаконно. В соседней комнате рядом с Иваном, где также располагались три кровати, жило шестеро студентов, в основном с факультета психологии. Они вели весьма богемный образ жизни – бросали мусор в угол и игнорировали его. Куча мусора росла, занимала уже половину комнаты, потом и вовсе оттесняла жильцов к дверям, и только тогда они выкидывали большую часть отходов в окно.

Перед Первым мая органы санитарного надзора устроили в общежитии проверку, и рабочие в синих спецовках убрали весь мусор. Шли разговоры даже о закрытии общежития. Большинство студентов надеялись переехать в модные стеклянные здания в новой части университетского городка, где были комнаты на одного-двух человек и проживало много хорошеньких девушек. Тамошние студенты лучше одевались, были более серьезными и обладали большим чувством собственного достоинства, приличные, умные, прилежные – по крайней мере такими они хотели выглядеть в глазах девушек. Иван пришел к выводу, что культура – это всего лишь способ ухаживать.

Перед экзаменом по анатомии Йово и Иван зубрили всю ночь. Холодным утром они вошли в аудиторию, стуча зубами. Поскольку это был первый день тридцатидневной сессии, то в небольшом амфитеатре сидело почти пятьдесят человек, чтобы выяснить, что же их ждет дальше. Первой пошла молодая женщина, выбившаяся из сил после круглосуточной зубрежки. Она была так испугана холодной и требовательной манерой экзаменатора, что упала в обморок, застряв на первом же простом разминочном вопросе: нужно было всего лишь перечислить все ветви аорты. Ее вынесли и побрызгали на нее водой, а профессор прокомментировал: