Читать книгу "Вдребезги - Генри Парланд"

На этот раз кивок Ами нельзя было истолковать двояко. Мы молча продолжали танцевать, она теснее прижалась ко мне — что мне теперь упрямо хотелось связать со своими словами и что наполняло меня чувством свободы и счастья, которое у меня хватало ума выражать не словами, а лишь более смелыми и широкими шагами в танце. Поэтому-то Ами и старалась крепче за меня держаться, хоть и отвернула голову. Когда музыка кончилась, вокруг нас послышались аплодисменты, и я тоже захлопал с энтузиазмом, заставившим Ами удовлетворенно поднять глаза, а затем с двусмысленной улыбкой на губах поспешно отвернуться.

Не понимаю, почему я тогда ничего не заметил. Может, был немного пьян. По крайней мере, к концу вечера я уж точно был под мухой: когда мы вернулись к нашему столику, я в идиотском радостном упоении заказывал один бокал за другим. Думаю, в тот вечер мы выпили целую бутылку коньяку, если не больше.

Здесь за столиком я мог говорить спокойно. И болтал без умолку: как я счастлив, что теперь все снова наладилось, и как я ужасно сожалею о своем поведении, и как в тот день сначала носился по городу, не в силах дождаться шести часов, когда вновь ее увижу. О том, что было потом, я старался не упоминать — возможно, потому, что сам не вполне мог объяснить свое тогдашнее поведение, а может, и потому, что все еще было слишком близко, чтобы я осмелился дотронуться до этого с такой же непосредственной наивностью, с какой говорил обо всем остальном.

Ами слушала меня со странной, отчасти довольной, отчасти отрешенной улыбкой, рассеянно постукивая по бокалу и глядя мимо меня в зал. Иногда она кивала, послушно пила за нашу восстановленную дружбу, после чего я продолжал свою речь. Отныне мы будем встречаться каждый день, будем вместе завтракать по утрам, а потом ездить за город к Рагнару Стрёму. Мы так долго там не были. Я встретил его на днях, и он удивлялся, что мы давно не показываемся. Или — идея! — может, махнем туда прямо этим вечером, на автомобиле и с бутылкой коньяка в кармане, как мы уже один раз делали? Что скажешь, Ами?

Видимо, я здорово напился в тот вечер, хотя внешне держался вполне нормально, только слишком много болтал. Иначе бы я не додумался до такого идиотского предложения. Мне бы следовало помнить, что Ами в подобных случаях предпочитала сама проявлять инициативу и безжалостно отклоняла любые предложения, если не она их придумала. Поэтому она лишь сказала, что сегодня идет дождь, и продолжала смотреть мимо меня на столик в другом конце зала.

Но я все не унимался: болтал и пил бокал за бокалом. Ами слушала удивленно, а потом принужденно, чего я тогда не заметил. А может, не захотел заметить. Я не желал расставаться с моей иллюзией и пытался словами удержать ее как можно дольше. Пока я о ней говорил, я в нее верил. Стоило мне замолчать, она бы, возможно, мгновенно разрушилась, и я бы уже не смог наслаждаться теми блаженными часами в ресторане, когда передо мной стояла бутылка коньяка, а усталая головка Ами рассеянно кивала в ответ на мое воодушевление.

Вероятно, она так и не поняла, почему на меня накатило то необычайно радостное настроение. Мы вошли в зал, оба в дурном настроении, станцевали несколько кругов и немного выпили. Как могла Ами понять, что я пришел к вполне определенным заключениям от того, что она во время танца тесно прижималась ко мне? Она просто привыкла держаться близко от кавалера, всегда так поступала, и наверняка ей и в голову не приходило, что в этом могут усмотреть какой-то скрытый смысл. Это была всего лишь манера танцевать. Ами чувствовала себя так же далеко от меня, как в фойе, где мы встретились. И поэтому, пока она смотрела мимо меня и постукивала пальчиком по бокалу, на губах ее играла удивленная улыбка.

По случайности — я уронил на пол зубочистки и наклонился, чтобы поднять их, — я поглядел в ту же сторону, что и она. И заметил чью-то голову, которая также была повернута к кому-то другому, кого я не видел, но кто явно был виден с места Ами. Но я забыл об этом сразу, когда подносил Ами спичку, и заказал еще коньяку, хотя приближалось время закрытия, да и счет представлял собой весьма внушительную сумму.

Сразу после этого какой-то господин из противоположного угла зала подошел к нашему столику. Он не спешил, и по звуку его шагов, пока он пересекал танцплощадку, я догадался, что это — тот самый мужчина в серой шляпе. Он остановился чуть поодаль прямо за мной, и я увидел, как Ами выжидательно подняла голову.

Я закурил сигарету и ждал. Ами не сводила глаз с того, кто стоял за моей спиной. В них промелькнул испуг, когда она вспомнила обо мне, но сразу потух. Музыка заиграла в последний раз.

Я поклонился: «Разреши тебя пригласить?» Мужчина, стоявший за мной, сделал то же самое. Глаза Ами заметались между нами и потухли, когда она нерешительно встала, чтобы идти с ним. Но поскольку я тоже встал и оказался ближе к танцплощадке, а мужчине надо было обогнуть стол, чтобы подойти к Ами, вышло так, что она пошла со мной, а ему достался лишь ее беспомощный, обескураженный взгляд.

Я не произнес ни слова, пока мы танцевали. Но потом мы опять столкнулись с другой парой, и головка Ами, которая снова была так близко, дернулась и безвольно склонилась мне на плечо. Возвращаясь к столику, где нас ждал впечатляющий счет, мы были так же далеки друг от друга, как несколько часов назад, когда встретились при входе и увидели друг друга в зеркале.

12

На следующий день я во что бы то ни стало хотел встретиться с Ами. Это решение я принял накануне вечером, лежа в постели, после того как проводил Ами домой по бесконечным пустым улицам, которые окончательно сковали во мне всякую способность к действию и привели меня совершенно опустошенным к ее двери, и та после натянутых: «До свидания, спасибо за вечер», — со злорадным грохотом поглотила ее. По дороге домой я чувствовал лишь тяжесть в голове, в мозгу время от времени всплывали отрывки какой-то мелодии — из тех, что в тот вечер исполнял оркестр, — я был не в состоянии рассуждать здраво, что и привело к дурацкому упрямому решению встретить Ами на следующий день, желательно прямо с утра, и потребовать ясного объяснения — раз и навсегда. Потом я заснул, так и не додумав эту мысль до конца, а когда проснулся утром, она все еще хранилась в моем подсознании, такая же категоричная, что и восемь часов назад, хоть и лишенная всякого представления, как ее осуществить. Я принялся торопливо одеваться, чтобы поспеть вовремя, но, когда окунул голову в умывальный таз, мозги мои неохотно и медленно зашевелились, и я вдруг вспомнил, что произошло накануне вечером, и осознал, что после всего этого все же собираюсь идти встречаться с Ами. Я не передумал или даже не попытался критически оценить намеченное. Наоборот, намерение мое становилось все более решительным, по мере того как первое просветление сознания после пробуждения уступало место упорной неспособности обдумывать что-либо — возможно, самому серьезному симптому похмелья. Секунды текли все медленнее, и, когда я в конце концов завершил свой туалет, мне уже казалось, что я давно бодрствую и упустил массу удобных случаев встретиться с Ами.

Однако было только десять часов. Я рассудил, что Ами все еще дома, и направился к телефону на письменном столе. Для этого требовалось сделать три или, возможно, четыре шага, но помню, мне почудилось, что прошла целая вечность, прежде чем я до него добрался. Казалось, время растягивалось или почти остановилось, и я по пути к столу несколько раз содрогнулся в испуге, оттого что никак не мог до него дойти, хотя момент, когда я сделал первый шаг, уже ушел так далеко в прошлое, что почти стерся из памяти. А когда голос Ами, чужой и далекий, достиг моего уха, я в первый миг оказался совершенно сбит с толку и пробормотал что-то торопливое и бессмысленное, так что потребовалось немало времени, чтобы она уяснила, о чем шла речь. Потом я услышал, как говорю в трубку, все быстрее и непринужденнее, а голос Ами заполняет паузы ее характерным легким смешком. Но тут мой голос в страхе дрогнул, и я вдруг понял, что Ами вовсе не разделяет моего стремления встретиться. У нее много дел на этот день, она улыбнулась нарочито беспечно, я почти видел ее лицо — с утра еще сонное и недовольное, с упрямой складкой на лбу, которую я заметил еще вчера вечером. Нет-нет, она решительно не намерена повторять все заново.