Читать книгу "Роман для женщин - Михал Вивег"

В первые дни, несмотря на периодические приливы какой-то забавной симпатии к его отшельничеству, я почти не испытывала к нему интереса. Только позднее стала замечать за собой, что, облизывая шоколадное мороженое Cornetto или весело перебрасываясь с Рикки летающей тарелкой, глазами ищу Оливера.

Обнаружив его, я чувствовала что-то вроде облегчения.

3

Через три дня Оливер начал по-дружески здороваться с нами, так же как и с остальными отдыхающими, которых он встречал на пляже или в ресторане.

На четвертый день мы с Рикки, возвращаясь с ужина, столкнулись с ним в лифте; он ждал, когда закроются двери, и в большом зеркале разглядывал свое загорелое лицо.

— Я превращаюсь в prženi krumpir[44], — промолвил он недовольно, не отрывая взгляда от зеркала.

Меня позабавило это: жареная картошка, подаваемая до сих пор абсолютно к каждому блюду, действительно у всех уже вызывала тошноту. Его дыхание отдавало местным красным вином. Я посмотрела на себя в зеркало и, надув щеки, сказала:

— А я — в naravni odrezak[45].

Натуральный шницель подавали тоже часто. Оливер сухо засмеялся. Рикки, очевидно, раздумывал, в какое бы блюдо превратиться ему, но ничего не придумал. Мы вышли первыми.

— До свидания, — попрощалась я.

— До свидания, — сказал Оливер.

— Привет, — равнодушно бросил Рикки.

4

Я уже привыкла, что здесь всегда в семь утра меня будит колокольный звон местного костела, но в воскресенье зазвонили уже в шесть. Бесконечный, монотонный перезвон… От злости я уже не смогла уснуть. Что эти трёхнутые святоши себе думают?

Как вы понимаете, милые дамы, после папиной смерти мы с мамой на Господа Бога немного сердиты (мама готова простить его, пожалуй, только тогда, когда ее самолет попадает в турбулентность). Костелы я на дух не выношу — ужасный запах, холод, мрак; уже входя туда, чувствую себя безбилетным зайцем в трамвае.

Я вылезла из постели и тщетно попыталась уговорить Рикки пойти со мной поплавать еще до завтрака или хотя бы пройтись, но он буркнул что-то и повернулся на другой бок. Тогда я пошла одна и на совершенно безлюдном пляже наткнулась на Оливера.

Я стала быстро соображать, не повернуть ли мне в другую сторону, но в конце концов решила подойти к нему.

— Вижу, вы тоже из-за этого проснулись… — заговорила я.

Он кивнул. В эту минуту колокола опять зазвонили — видимо, из какого-то конкурирующего святилища. Мы сочувственно переглянулись.

— А еще уверяют, что все из любви к ближнему… — покачал головой Оливер. — Я понимаю, им нужно зазвать людей в церковь. Но какого-нибудь более гуманного способа они не могли придумать?

Я улыбнулась. На нем были полотняные «велосипедки» и вытянутая, запятнанная хлопчатобумажная майка; он был растрепан и, очевидно, еще не брился. На левом запястье — маленькие детские часики с Дональдом Даком посреди циферблата, на его загорелой мускулистой руке они производили довольно странное впечатление.

— Листовки в почтовом ящике, билборды вдоль автострады, телевизионные клипы, воздушные шары в форме Божьего ока — все это я готов понять, — продолжал он. — Но колошматить по бронзе в воскресенье в шесть утра?..

Под ногами у нас скрипела галька. Солнце только всходило, и в воздухе чувствовался приятный холодок. Мы заговорили: сперва о здешних блюдах, а потом уже болтали о чем угодно. Меня поразило, как легко завязалась наша беседа. Утром обычно я не очень разговорчива, но на сей раз мне приходилось даже сдерживать себя, чтобы не прерывать Оливера.

Я спросила и о его работе: не очень охотно он сообщил, что работает в одном относительно известном рекламном агентстве так называемым креатором; придумывает рекламные клипы и слоганы. Говорил он об этом без особого восторга.

— Ну например? — спросила я.

Он указал на свои заношенные «велосипедки» и запятнанную майку.

— Коли денег нет в помине, появись в своей рванине! — процитировал он.

Я засмеялась и попросила его вспомнить еще какой-нибудь удачный слоган. Он протянул руку и указал на свои детские часы:

— Имидж — ничто! Инстинкт — все!

— Но это похоже на рекламу фанты?

— Да. Она возникла по тому же образцу.

Прилив тихо шумел. Рыбаки возвращались с моря. Мне казалось, что солнце уже набирает силу, и я разделась, оставшись только в майке. Оливер откровенно посмотрел на мою грудь.

(— Ну ясно… — со знанием дела заметила Сандра.)

5

Мы дошли до самого конца городка и на террасе единственно открытого кафе выпили соку и кофе. Вокруг нас сидели несколько местных жителей, мы были единственными туристами. Оливер рассказал мне две-три забавные истории о своем товарище по имени Губерт. Приятно текло время.

— Разрешите спросить, сколько вам? — поинтересовалась я, когда он на минуту умолк.

— В будущем году стукнет сорок, — ответил он, посмотрев мне в глаза.

Признаюсь, я была огорошена.

— Преимущество зрелого возраста — высшая степень самопознания. Конкретно: сороковник — прекрасная пора жизненного равновесия, — говорил он с улыбкой, словно стремясь в чем-то убедить меня. — Человек уже достаточно стар, чтобы знать, чего он хочет, и все еще молод чтобы ничего не бояться…

— Это надо запомнить, — сказала я. — Хотела бы процитировать вас маме…

Позже я осознала, что это было не очень тактично. Он театрально схватился за лоб.

— Что с вами? — не поняла я.

— Головокружение. Я заглянул в бездонную поколенческую пропасть, которую вы создали…

Я была рада, что он сумел отшутиться.

— На вас нет кольца, — сказала я смело. — Вы не носите его в отпуске или в самом деле свободны?

— В банальном смысле слова свободен. Точнее, разведен. Но если свобода означает способность преодолевать искушение, такая дефиниция, сказать по правде, мне вполне нравится, — в этом смысле я относительно несвободен. Чуть ли не раб, сказал бы я.

Осмелившись, я наконец спросила о причине его одиночества, он лаконично мне все объяснил.

— Я просто не могу представить себе — быть где-то заграницей в полном одиночестве! — выпалила я искренне. — Две недели совершенно одна в гостиничном номере! Насколько знаю себя, я засыпала бы при зажженной лампочке, с мобильником у самого уха, и всюду вокруг валялись бы использованные GO-купоны…[46]