Читать книгу "Уроки верховой езды - Сара Груэн"

Когда он наконец справляется с едой, Мутти подносит ему ко рту бокал. Он отпивает, и она ставит бокал обратно на стол, не уронив ни капли. Они успели так приспособиться, что даже не смотрят ни друг на друга, ни на бокал.

Папа спрашивает:

— Так зачем он звонил?

— Он приобрел лошадь на аукционе и хочет, чтобы мы на нее посмотрели. И ты тоже, Аннемари.

Я говорю:

— Так ты все-таки сказала ему, что я приехала.

— Конечно сказала. Ты ведь уже здесь. Или это надо было в большой тайне хранить?

Я смотрю на ее поджатые губы и стремительно превращаюсь из взрослой самостоятельной женщины в нашкодившую девчонку. Кажется, мельчайшие движения — чуть напряглись губы, едва заметно подался вперед подбородок, — и вся взрослость опадает с меня, точно береста с березки. С губ готова сорваться какая-нибудь колкость, но я вовремя замечаю взгляд Евы — она ждет, как я отреагирую. Она опять согнулась крючком, теребит вилкой салат и усиленно изображает скуку, но я-то вижу, до какой степени ей интересно.

И я говорю:

— Да ни в коем случае. Мне, в общем-то, все равно, кому об этом известно. А что за аукцион?

— Дэн заведует центром по спасению лошадей. Они каждый год посещают откормочные площадки и спасают от бойни жеребят, сколько удается. А потом передают их новым владельцам.

Вместо того чтобы впасть в умиленное восхищение, я еще больше раздражаюсь. Такое впечатление, что Мутти тычет меня носом в своего драгоценного Дэна, чтобы я видела, какой он хороший. Дэн у нас ветеринар. Дэн у нас святой заступник бедных лошадок. А ты, Аннемари, чего в жизни достигла? Ну-ка? Чем похвастаешься?

Я молча жую, глядя в тарелку. Но было бы наивностью ждать, что Мутти просто так с меня слезет.

И конечно, я оказываюсь права.

— Неужели тебе не любопытно? — спрашивает она через минуту.

— В смысле?

— В смысле, женат он или нет? И вообще, чем он последние девятнадцать лет занимался?

Я бросаю вилку и в упор смотрю на нее, склонив к плечу голову.

— Ладно, Мутти, — говорю я, складывая на груди руки. — Он женат? И вообще, чем он последние девятнадцать лет занимался?

Она награждает меня острым взглядом — в том смысле, что ее нос и подбородок разом заостряются, — и отворачивается, рассердившись.

* * *

Поверить не могу, что она достала меня так скоро и с такой легкостью. Все должно быть не так! Каждый раз, когда я приезжала домой — а происходило это нечасто, как она первая поспешила бы заявить, — я заранее преисполнялась решимости, что уж на этот раз точно заставлю ее обращаться со мной как со взрослой. Ни за что не буду вести себя по-девчоночьи. И что? Всегда все кончалось одинаково. А если мы так себя ведем соответственно в тридцать восемь и шестьдесят семь лет, что будет в подобном возрасте у нас с Евой? Есть ли надежда?..

Остаток ужина прошел не то чтобы в молчании, просто мы с Мутти больше не разговаривали. Если учесть, что Ева продолжала дуться, а я не могла заставить себя посмотреть на папу… Короче, вечер удался как нельзя лучше.

Я убралась в свою комнату, как только это стало возможно. И вот сижу на краю кровати, держа в руках смятую ночную рубашку. Поглядываю на компьютер на столике у окна — нет, не хочу выходить в Сеть. За окном я вижу конюшню. На втором этаже в окошке горит огонек, по ту сторону занавесок движется силуэт. Я не привыкла, чтобы там кто-нибудь жил. Надо не забыть задернуть штору.

Я подворачиваю под себя ногу и пустыми глазами смотрю на постель. Шириной она под два метра — «королевский размер», на ней четыре подушки. Такой простор. Могу устроиться посередине, если захочу. Могу раскинуть руки-ноги, точно морская звезда. Могу скомкать покрывало и подложить под колени. Могу сколько угодно вертеться с боку на бок. Могу даже храпеть. Я продумываю, как расположить подушки, и понимаю, что из четырех сразу не изобразить ничего вменяемого для человека, спящего в одиночку. Тут я задумываюсь, а не предстоит ли мне спать в одиночестве весь остаток дней.

Появится ли кто-нибудь в моей жизни?

Или всегда будет только Гарриет подле меня?

Глава 5

С полседьмого утра я торчу на кухне, жду Мутти, тщательно обдумывая каждое слово, которое намерена ей сказать.

Надо наконец выяснить отношения и объяснить ей, как все будет строиться между нами в дальнейшем. Но когда она входит в своем стеганом бирюзовом домашнем халате, моя решимость куда-то вдруг испаряется. Молния на халате вздернута под самое горло, и это почему-то лишает меня дара речи.

— У тебя усталый вид, — говорит она.

Мимо меня она проходит к столу для готовки. Включает «электронную няню» и принимается вертеть рукоятку громкости, из динамика слышится треск.

— Наверное, — говорю я. — Я плохо спала.

Вот и все, что мне в итоге удается сказать. Я смотрю ей в спину, тщетно пытаясь вспомнить любовно заготовленную речь. Ничего не получается. Я закрываю рот, неспособный выдать ничего вразумительного, и в отчаянии разглядываю свои руки.

Мутти орудует кофемолкой, понятия не имея о моем душевном разладе. Когда кофе начинает булькать, она возвращается к столу и усаживается напротив.

— Ну и каковы твои планы, раз уж ты приехала?

Я спрашиваю:

— В смысле?

— Я к тому, что ты, может быть, собираешься подыскать работу?

— Нет, конечно же нет.

— Тогда чем ты намерена заниматься?

Я недоуменно моргаю.

— Ну, я думала, буду помогать по хозяйству… Например, заниматься конюшней, чтобы ты могла больше времени уделять папе…

— Не знаю, не знаю, — говорит Мутти.

— В смысле?.. — повторяю я. — То есть почему бы и нет?

— Ты никогда не интересовалась конюшней. Кроме того, вряд ли тебе приходило в голову, что это не помощь по хозяйству, а настоящий менеджмент.

Я какое-то время молчу, прикидывая, есть ли способ понять и с достоинством принять то, что она произнесла. Но не вижу ни единой возможности. Как ни крути, получается, меня только что объявили скверной дочерью. Да еще и дурой в придачу.

Я не должна принимать это близко к сердцу. Я не должна. Не должна…

— Полагаю, не бог весть какая там астрофизика, Мутти, — говорю я, не особенно пытаясь скрыть раздражение. — Пораскину мозгами и во всем разберусь. Я ведь, собственно, ради этого и приехала.

— В самом деле?

Ее брови вскинуты, выражение лица как у форменного диктатора. Она крутит на пальце обручальное кольцо и смотрит на него, словно изъян в нем нашла.

— Это ты о чем?

— Да ни о чем.