Читать книгу "Мастер Страшного Суда - Лео Перуц"

Брат Дины продолжал говорить совершенно бесстрастным голосом, и я должен был его слушать.

— Что женщина, которую вы считали нерасторжимо привязанной к вам, освободилась от вас и стала принадлежать другому, с этой мыслью вы, по-видимому, не могли примириться. Это было первое поражение, которое вы понесли, и вы пожелали реванша. Взять Дину снова — это стало задачей вашей жизни. Все, что вы с тех пор предпринимали, как бы ни были с виду незначительны ваши поступки, служило исключительно этой цели.

Он приостановился может быть, для того, чтобы дать мне время для какого-нибудь замечания, возражения. Но я ничего не сказал, и он поэтому продолжал:

— Я долго наблюдал за вами, в течение ряда лет, с напряжённым интересом, словно все это было спортом или волнующей шахматной партией, словно дело касалось какого-нибудь почётного кубка, а не счастья моей сестры. Я видел, какие странные вы выбирали пути для

медленного приближения, как преодолевали или обходили препятствия, как описывали круги вокруг этого дома, и эти круги становились все уже и уже. Вы ухитрились добиться того, что вас позвали, и вот вы однажды появились и стали между Диной и её мужем.

Теперь это должно было произойти, мгновение было близко. Я чувствовал, как дрожат у меня руки в нервном ожидании, я не мог дышать, так угнетала меня тишина, царившая в комнате. Чуть ли не облегчение испытал я, когда Феликс опять заговорил:

— Сегодня я могу вам сказать, господин ротмистр, что исход этой борьбы никогда не казался мне сомнительным. Вы были сильнее, потому что имели в виду одну только цель, и рядом с нею для вас отступало на задний план все остальное в жизни. Это делало вас непреодолимым. Для меня было ясно, что это супружество недолго вечно, потому что так хотели вы.

Опять он приостановился, и моя боязнь обострилась в невыносимой мере. Прошло с полминуты, я перевёл взгляд на доктора Горского. Он прислонился к письмённому столу в позе сильнейшего нервного напряжения, лицо его выражало совершеннейшую растерянность; от него, я это видел, нечего было ждать помощи. Инженер сидел в кресле, окутанный облаком табачного дыма, и, скучая, рассматривал свои ногти, словно мысли его были заняты другими вещами.

— Все это осталось позади, — нарушил Феликс мучительное молчание. — Вы свою партию проиграли, барон. Вы сделали непоправимую ошибку. Понимаете вы, что я этим хочу сказать? Ни за что и ни на одно мгновение не потерпит Дина в своей близости человека, на совести которого — смерть её мужа.

Так вот оно что! Вот он, лик угрозы, перед которою я трепетал. И теперь, когда решительное слово было сказано, оно показалось мне смешным и нелепым. Чувство уверенности опять вернулось ко мне, мой страх исчез, я стоял перед противником, который разрядил свой пистолет и промахнулся. Теперь очередь была за мною, все остальное было в моей власти. Я чувствовал своё неизмеримое превосходство над этим юнцом, осмелившимся выступить против меня. Теперь я был сильнее и знал, как мне нужно действовать.

Я подошёл к нему вплотную и посмотрел ему в глаза.

— Я надеюсь, — сказал я, — что вам не приходит в голову возлагать на меня или на кого-либо другого ответственность за это прискорбное событие.

Слова мои произвели то действие, какого я ждал. Он не выдержал моего взгляда, попятился на шаг.

— Вы меня озадачили, господин ротмистр, —ответил он. — Чего угодно мог я ждать от вас, только не запирательства. Говоря вполне откровенно, я не понимаю вас. Разве вы не боитесь, что эта ваша попытка может быть ложно истолкована? Недостатка мужества я у вас до сих пор никогда не замечал.

— Вопрос о моем личном мужестве оставим покамест в стороне, — сказал я тоном, совершенно недвусмысленно говорившим о моих дальнейших намерениях. — Благоволите мне прежде всего сообщить, какова была, по вашему мнению, моя роль в настоящем происшествии.

Его замешательство было непритворно, но он успел уже овладеть собою.

— Я надеялся, что вы меня от этого освободите, — сказал он. — Но вы на этом настаиваете — извольте! Я буду краток: вы разузнали каким-то образом, что мой зять доверил свои сбережения, а также небольшое состояние моей сестры банкирскому дому Бергштейна, о крахе которого сегодня говорят газеты. Вы знали также или догадывались, что Дина решила как можно дольше скрывать от мужа эту катастрофу. Оба эти факта сделались оружием в ваших руках. Сегодня днём вы делали повторные попытки перевести беседу на эту тему. Вы несколько раз прицеливались в Ойгена и всякий раз опускали оружие, когда замечали, что мы наблюдаем за вами, Дина и я. Вы искали более благоприятной обстановки… Нужно ли мне продолжать? Когда Ойген вышел из комнаты, вы последовали за ним сюда. Тут вы наконец остались с ним наедине, никто не мог ему помочь. Вы сказали ему беспощадно то, что мы от него скрывали. Затем вы оставили его одного, и спустя две минуты раздался выстрел, которого вы ждали. План ваш был прост, вы знали, что он давно утратил веру в себя и в свою будущность.

— Раздалось два выстрела, — сказал внезапно инженер, но никто из нас не повернулся в его сторону.

Я решил, что пора положить конец всей этой сцене.

— Это все? — спросил я. Феликс не ответил.

— Свои предположения вы сообщили также фрау Бишоф?

— Я говорил об этом со своею сестрою.

— Вы прежде всего обязаны сообщить фрау Бишоф ещё сегодня, что ваше предположение было ошибочно. Я не имею никакого касательства к этому происшествию.

С Ойгеном Бишофом я не говорил. В эту комнату я не входил.

— Вы в эту комнату… Нет, Дины больше здесь нет. Полчаса тому назад мы отвезли её к родителям. Вы говорите, что в эту комнату не входили?

— В том порукой моё слово.

— Слово офицера?

— Честное слово.

— Ваше честное слово? — медленно повторил Феликс. Он стоял передо мною немного согнувшись и кивнул два-три раза головою.

Потом его поза изменилась. Он выпрямился и потянулся как человек, благополучно доведший до конца трудную работу. По его плотно сжатым губам скользнула усмешка и сейчас же исчезла.

— Ваше честное слово! — сказал он ещё раз. — Положение тем самым, конечно, изменяется. Это значительно упрощает дело — такое честное слово. Если вам угодно подарить мне ещё минуту внимания… Таинственный посетитель, видите ли, позабыл в этой комнате один предмет — отнюдь не ценный; быть может, он его не хватился и до сих пор. Поглядите-ка — вот это.

В повязанной руке он держал что-то блестящее, я подошёл ближе, я сразу узнал эту вещь и затем в ужасе схватился за карман пиджака, чтобы нащупать мою маленькую английскую трубку, которую всегда носил при себе, — карман был пуст.

— Трубка лежала на столе, — продолжал Феликс. — Она лежала здесь, когда мы вошли, доктор Горский и я. Доктор, живо…

Все заколыхалось вокруг меня. В глазах потемнело. Как давно забытое воспоминание, выплывшее из дали времён, возникло виденное: я иду по саду, по песчаной аллее, мимо грядок с фуксиями… Куда я направляюсь? Что нужно мне в павильоне? Дверь заскрипела, отворяясь. Как побледнел Ойген Бишоф при моих первых, шёпотом произнесённых словах, растерянно вытаращив глаза на газетный лист, как вскочил и опять опустился на стул! И этот пугливый взгляд, проводивший меня, когда я вышел из павильона и закрыл за собою скрипучую дверь… На террасе свет… Это Дина… Поднимаюсь к ней… И вдруг — крик, выстрел! Внизу стоит смерть, и я.. да, я позвал её…