Читать книгу "Разговор в "Соборе" - Марио Варгас Льоса"

— Да, я слыхал вчера по радио, что Эспина стал членом хунты. — Он достал из кармана пачку «Инки», без особой любезности предложил сигарету лейтенанту. — А не говорил вам Горец, зачем я ему?

— Нет, не говорил, только приказал срочно вас доставить. — «Что еще за Горец такой?» — подумал лейтенант. — Велел привезти вас к нему хоть под дулом пистолета.

Бермудес сел на стул, положил ногу на ногу, выпустил целое облако табачного дыма, закрывшее его лицо. Когда же дым рассеялся, лейтенант увидел: улыбается, словно одолжение мне делает или глумится надо мной.

— Сегодня мне совсем не с руки уезжать из Чинчи, — сказал он с обескураживающей вялостью. — У меня тут еще дельце в одном имении поблизости, надо бы его довести до конца.

— Дельце можно и отложить, раз министр вызывает, — сказал лейтенант. — Прошу вас, сеньор Бермудес.

— Два новых трактора, отличная сделка, — пояснил Бермудес, обращаясь к мушиным разводам на стене. — Мне совсем не до поездок нынче.

— Тракторы? — Лейтенант не справился с нахлынувшим раздражением. — Вы, пожалуйста, думайте, что говорите, и не будем больше терять времени.

Бермудес затянулся, полузакрыв холодные глаза, медленно выпустил дым.

— Человеку в таком бедственном положении, как я, только о тракторах и следует думать, — сказал он, словно ничего перед этим и не видел и не слышал. — Передайте Горцу, я приеду как-нибудь на днях.

Сбитый с толку, озабоченный, растерянный, лейтенант воззрился на него: ну, теперь, сеньор Бермудес, и правда пришла пора доставать пистолет и тащить вас в Лиму силком, вот теперь все будут потешаться над ним. Но он, представьте себе, как ни в чем не бывало вместо уроков являлся в поселок, и все женщины пальцем в него тыкали, гляди-ка, Роса, кто пришел, перешептывались и хихикали. Ну, а Росита как на крыльях летала: еще бы, сын самого Коршуна к ней ходит, таскается в такую даль. Нет, она с ним не разговаривала, ломалась, убегала к своим подружкам, хохотала с ними, кокетничала, словом, как могла. Но его такой прием ничуть не охлаждал, а вроде бы, наоборот, раззадоривал. Ох она и сметлива была, дон, девчонка эта, в кино такой не увидишь, а уж на мамаше ее, на Тумуле-молочнице, и вовсе пробы негде ставить. Всякий бы понял, что дело нечисто, а он — нет. Он все подкарауливал, выжидал, бродил вокруг: вот увидишь, негр, моя она будет, мне достанется, а достался-то он им. Как вы не видите, дон Кайо, что у нее к вам — никакой благодарности, только чванится тем, что вы ее заметили? Пошлите ее подальше, дон Кайо, лучше будет. Но его как будто опоили чем, не мог от нее отлипнуть, и вот пошли слухи да толки. Очень много судачат про вас, дон Кайо. А он: да плевал я на все пересуды, он ведь делал только то, что его левая нога захочет, а левая нога ему велела непременно Росу улестить и с нею переспать. Ладно. Казалось бы: что тут такого — присох белый к индеаночке, желает добиться своего, кому какое дело, кто его упрекнет, верно, дон? Но он-то преследовал ее по-настоящему, словно и впрямь рехнулся. А еще большее безумие — то, что Роса позволяла себе кобениться, пренебрегать им. Верней сказать, делать вид, что пренебрегает.

— Мы уже заправились, и я обещал вернуться в Лиму к половине четвертого, — сказал лейтенант. — Можем ехать, как только будете готовы.

Бермудес переменил сорочку, надел темно-серый костюм. В руке он держал свой чемоданчик, на голове — измятая шляпенка, на носу — темные очки.

— Это все ваши вещи? — спросил лейтенант.

— Нет, в багаже еще сорок чемоданов, — буркнул Бермудес сквозь зубы. — Поехали, я хочу сегодня же вернуться в Чинчу.

Женщина смотрела на сержанта, проверявшего уровень масла. Передник она сняла, тесное платье туго обтягивало отвисший живот, расползшиеся бедра. Простите, сеньора, — протянул ей руку лейтенант, — что приходится похищать вашего супруга. Она не улыбнулась его шутке. Бермудес уселся на заднее сиденье джипа, а она смотрела на него так, подумал лейтенант, словно ненавидела или прощалась навеки. Он тоже забрался в машину, увидел, как Бермудес вяло помахал женщине, и сержант тронул с места. Пекло солнце, улицы были безлюдны, тошнотворное испарение поднималось с мостовой, сверкали оконные стекла.

— Давно не бывали в Лиме? — попытался завязать светскую беседу лейтенант.

— Я езжу туда раза два-три в год, по делам, — отвечал тот, и в его медленном металлическом голосе не было ни оживления, ни ответной учтивости, а одно только недовольство всем на свете. — Представляю там несколько агротехнических компаний.

— У меня тоже была жена, хотя обвенчаться мы с нею не успели, — говорит Амбросио.

— Дела, должно быть, хорошо идут? — сказал лейтенант. — Здешние помещики — богатеи, наверно, а? Много хлопка?

— Была? — говорит Сантьяго. — Поругались, что ли?

— Раньше было недурно, — ответил Бермудес, и лейтенант подумал: нет, он, конечно, не самый противный человек в Перу, потому что полковник Эспина еще жив-здоров, но уж после полковника — на первом месте. — А теперь, когда ввели контроль за ценами, они перестали зарабатывать на хлопке прежние деньги, и нынче в три узла завяжешься, пока сумеешь всучить им хотя бы лампочку.

— Да нет, ниньо, померла она у меня в Пукальпе, — говорил Амбросио. — Остался я с дочкой.

— Вот-вот, для того-то мы и свершили революцию! — благодушно воскликнул лейтенант. — Весь этот хаос позади. Теперь, когда за дело взялась армия, мы выберемся на верную дорогу. Вот увидите, как славно заживем при Одрии.

— Вы так считаете? — зевнув, ответил Бермудес. — В нашей стране меняются только правительства, все прочее остается на прежнем виде.

— Да неужели вы газет не читаете, радио не слушаете? — улыбчиво напирал лейтенант. — Уже начались чистки. Всех апристов, коммунистов и прочее жулье — за решетку. Всех крыс выловим, всех до единой!

— А что ж ты делал в Пукальпе? — говорит Сантьяго.

— Этих выловите — явятся другие, — сухо сказал Бермудес. — Чтобы очистить Перу, надо бы взорвать над нею пару бомб и стереть нас с лица земли.

— Как что делал? Работал, — говорит Амбросио. — Верней сказать, искал работу.

— Это вы шутите или всерьез? — спросил лейтенант.

— А папа знал, что ты там? — говорит Сантьяго.

— Я к шуткам не склонен, — сказал Бермудес. — Я всегда говорю серьезно.

Джип пересекал долину, в воздухе запахло моллюсками, вдали показались красноватые песчаные холмы. Сержант, зажав в углу рта сигарету, крутил руль, лейтенант пониже нахлобучил фуражку; пойдем, негр, пивка попьем, потолкуем. Потолковали, дон, по-дружески, я ему зачем-то нужен, понял Амбросио, и очень скоро речь зашла о Росе. Он уже раздобыл крытый грузовичок и уговорил своего дружка. Горца этого. Но ему потребовался еще и он, Амбросио, на всякий случай. На какой еще случай, хотелось бы знать? Ведь у нее ни отца, ни братьев? Нет, только мать, Тумула, она не в счет. Да он бы с дорогой душой помог, Тумулы он, конечно, не боится, и соседей тоже, но как ваш папенька на это посмотрит, вот штука-то в чем? А он ничего и не узнает, он едет в Лиму на три дня, а к его возвращению Роса уже будет дома. Амбросио развесил уши, дон, согласился помочь, потому что его обдурили. Согласитесь, одно дело — украсть девчонку на одну ночь, подержать и отпустить, и совсем другое — жениться на ней. Этот дон Кайо обвел вокруг пальца и его, Амбросио, и Горца. Всех обманул, всех. Кроме Росы и мамаши ее. Вся Чинча судачила о том, какое счастье привалило дочке Тумулы-молочницы: то молоко на ослике развозила, а то вдруг стала настоящей сеньорой и снохой самого Коршуна. Вот она-то и оказалась в выигрыше, все прочие проиграли. И дон Кайо, и его родители, и даже Тумула, потому что дочки-то она лишилась. Вот какие обнаружились у Росы министерские мозги. Кто б мог подумать, что эта пигалица вытянет такой счастливый билет? Вы спрашиваете, дон, что должен был делать он, Амбросио? К девяти прийти на площадь, там прогуливаться и ждать, а те его подберут на машине. Покрутились по городу, а когда народ спать лег, подогнали свой грузовичок к дому Маурокруза, глухого как пень. Дон Кайо сговорился с Росой встретиться там в десять. Разумеется, она пришла, еще бы ей не прийти. А когда пришла, дон Кайо вышел ей навстречу, а те остались в машине. То ли он ей сказал что-то, то ли она сама догадалась — так или иначе, кинулась бежать, а дон Кайо кричит: «Держи ее!» Ну, Амбросио — вдогонку, поймал, схватил, принес, посадил в грузовичок. Вот тут-то и выяснилось, дон, что попались они на ее удочку: не пискнула, не крикнула, только отбивалась, царапалась и брыкалась. Чего же проще было — подай голос, позови на помощь, из всех дверей повыскакивают люди, полпоселка сбежится. Как по-вашему? Она хотела, чтоб ее похитили, она надеялась, что ее похитят. Вот ведь тварь, а? Вы скажете, что она перепугалась до смерти, дара речи лишилась. Ага. А ведь она отчаянно отбивалась, пока Амбросио ее волок, а в грузовичке сразу стихла, закрыла лицо руками, вроде как заплакала, но Амбросио видел, что она и не думала плакать. Горец запер кузов, и машина понеслась напрямик, срезая путь. Приехали на место, дон Кайо вылез, а за ним и Роса — сама, заметьте, вытаскивать ее не пришлось. Амбросио пошел спать, раздумывая, что будет, если Роса расскажет Тумуле, а та — его матери, и какую выволочку она ему устроит. Но он и представить себе не мог, как повернется дело. А повернулось так, что ни Роса не вернулась на следующий день, ни дон Кайо. Не вернулись ни наутро, ни к вечеру, никогда, короче говоря, они не вернулись. В поселке, где жила Тумула, стоял плач и стон, в Чинче донья Каталина устроила то же самое, и Амбросио просто не знал, куда деваться. На третий день приехал из Лимы Коршун, сразу сообщил в полицию, и молочница тоже. Вы представьте, дон, какие слухи и толки ходили по городу. Встречаясь на улице, Горец и Амбросио делали вид, что знать друг друга не знают, у Горца тоже душа в пятках была. Появились те двое только через неделю, дон. Никто его не принуждал жениться, никто не приставлял дуло к виску: пойдешь под венец или в гроб ляжешь. Он по своей воле нашел священника. Рассказывали, как они вышли из автобуса на Пласа-де-Армас, он вел Росу под ручку, и таким вот манером явились в дом Коршуна, словно с прогулки. Вы представьте, представьте себе, как вытянулось лицо у Коршуна, когда дон Кайо и Роса предстали перед ним и сынок достал из кармана брачное свидетельство и сказал: мы поженились.