Читать книгу "Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс"

Очень часто, когда на Энн находило такое великосветское настроение, она громко сокрушалась о том, что тесная и убогая спальня не годится для величественного акта любви, ибо свита — придворные, камергеры, фрейлины и даже кое-кто из прислуги — должна видеть, как недостойнейший и презреннейший муж портит ее красоту и благочестие. Иногда Энн грозилась, что встанет среди бела дня голой перед раскрытым окном и объявит во всеуслышание, чем и как именно они здесь занимаются.

Порой она представляла себя богиней, сошедшей с небес для устрашения своего недостойного раба Уилла, который дерзнул притвориться, что не желает ее (но было ли это притворством?). Уилл же был добродетелен и непреклонен и отвергал ее грязные домогания. Энн говорила, что ему нужно сбрить усы и бороду, а также удалить с тела все волосы, оставив лишь каштановую шевелюру. После этого она набрасывалась на него с такой силой, на которую способна лишь богиня — обнаженная, с большим животом.

После рождения Сьюзан — а беременность Энн перенесла на удивление легко

— ее фигура обрела былую стройность. И теперь в своих играх она все чаще перевоплощалась в хорошенького мальчика, для чего воровала из-под пресса одежду Дикона (его вещи подходили ей по размеру). Когда Сьюзан агукала в Своей колыбельке, а двое мальчишек за стеной сладко посапывали и тешились невинными детскими сновидениями, Энн наряжалась пажом и начинала твердить: «Отымейте меня, мастер, делайте со мной все, что вашей душе угодно». От этих слов Уилла бросало в жар, в висках начинала стучать кровь, и он, не помня себя, набрасывался на жену. Она осуществляла самые сокровенные и порочные его фантазии, во многих из которых ему было стыдно признаться даже самому себе. Иногда Энн, злорадно усмехаясь, подходила к нему с так называемым penis succedaneus, искусственным фаллосом, Уилл был потрясен до глубины души, впервые обнаружив этот предмет в сундучке с ее пожитками.

Какие силы нужно было иметь, чтобы выдержать все эти ночные забавы? Утром Уилл еле открывал глаза. Он просыпайся совершенно разбитым и чувствовал во всем теле слабость, зная наперед, что уже в полдень его начнет клонить ко сну! Энн же неизменно была бодра и энергична. Она как заведенная хлопотала по хозяйству, мурлыкала под нос веселую песенку и еще настойчиво уговаривала его мать пойти и отдохнуть. Ведь у госпожи Шекспир такая тяжелая жизнь, но зато теперь у нее появилась еще одна дочь, которая поможет ей нести бремя домашних хлопот. Храни тебя Господь, Энн, ты такая милая девочка.

Кроме своей непосредственной работы, Уиллу приходилось обучать ремеслу перчаточника блаженного тупицу Гилберта, который то и дело ранился острым инструментом и при виде крови падал, захлебываясь пеной, или же топал ногами и грозил брату: «Вот возьму и расскажу Богу, какой ты плохой». Уилл обычно отвечал ему: «Вот и прекрасно, а заодно попроси у Бога, чтобы Он научил тебя шить перчатки, потому что, видит Небо, у меня уже нет сил возиться с таким непроходимым идиотом». После этого Гилберт валился на пол и заходился в истерике, стуча головой о каменные плиты и едва не переворачивая рабочий стол. Из дома раздавался громкий разноголосый рев Сьюзан и ее дядюшки Эдмунда.

Больше всего Уилл ненавидел вечерние скандалы Энн. В конце дня, когда супруги ложились к скрипучую кровать, доставленную из Шотери, Энн бранила мужа за его усталость. Все начиналось с того, что Уилл говорил:

— Нет, только не сегодня. Сегодня был трудный день. Перерыв в одну ночь нам не повредит.

— Ну да, — ехидно продолжала Энн, — если то, чем ты занимаешься, называется работой, то что же тогда, по-твоему, безделье? Тем августовским вечером, когда ты меня, можно сказать, изнасиловал, ты почему-то не вспоминал о работе, да и вообще чувствовал себя как надо. — Потом она начинала рассуждать о том, какой же он все-таки слабак и тряпка, и что если так пойдет и дальше, то у нее никогда не будет ни собственного дома, ни великолепных платьев, как у госпожи N, и вообще, только такое ничтожество, как Уилл, может довольствоваться местом подмастерья у нищего перчаточника. — Ты слабак, ты пустое место, я вышла замуж за слюнтяя! Богатейшие торговцы из Вустера добивались моей руки, но я отказала им всем, променяла их на тебя, потому что надеялась, что из тебя выйдет толк. А ты оказался такой же размазней, как твой отец, безвольным неудачником, начисто лишенным гордости.

Препираться с ней было бесполезно, поэтому Уилл просто закрывал глаза и забывался тяжелым сном. Но как-то раз душным вечером, уйдя в спальню, он взял гусиное перо и лист бумаги, чтобы записать несколько строк, придуманных днем во время работы. Он несколько раз повторил их про себя, оттачивая фразу:

И вот, в который раз, она его бранила

И управляла им — но только не любила[9].

Эти строки были словно выхвачены из какой-то увлекательной истории, которую при желании можно было бы сочинить. Но тут подала голос Энн, которая уже освободила от платья колыхающиеся груди.

— Вот на всякую ерунду вроде идиотских стишков у тебя время есть. А ублажить законную жену тебе некогда!

Уилл холодно ответил:

— Я ни за что не променяю ни одну свою строку даже на тридцать таких стерв, как ты.

— Ну да, ведь твой отросток, наверно, уже совсем завял. Можешь макать его в чернила вместо пера и писать им свои стишки. А я пойду поищу себе настоящего мужика.

— Долго искать придется. Хотя опыта в этом деле тебе не занимать.

— В каком смысле?

— Ты всю свою жизнь ловишь мужиков, но сумела поймать только меня. Да и то я тогда был смертельно пьян. Это лишний раз доказывает, что много пить — вредно.

— Да я могла бы взять любого, кого бы только пожелала.

— Ну да, так оно и было. Но среди всех этих парней идиотом был только я. Ведь я был у тебя далеко не первым, и даже не двадцать первым.

— Нет, это был ты, ты! — Лиф ее платья уже сполз на пояс, но Уилл по-прежнему сидел неподвижно, словно каменный памятник поэту, сжимая в руке гусиное перо. Перо едва заметно подрагивало. — Ты лишил меня невинности, налетел на меня, словно пьяный зверь, а потом вернулся снова, уже трезвым. А я, между прочим, до встречи с тобой была девственницей.

— Ну да, целкой нецелованной.

Энн кинулась к мужу, готовая выцарапать ему глаза за эти слова. Как истинный поэт, он невольно подметил красоту ее обнаженного тела, длинных рук, раскачивающейся из стороны в сторону пышной груди.

— Ну что, киска, царапаться будешь? — спросил он, перехватывая ее руку. Энн понимала, что одержать победу можно лишь притворившись, что это Уилл затеял борьбу, и в нужный момент ему поддавшись. Она, тяжело дыша, сопротивлялась еще некоторое время. Уиллу пришлось отложить перо, чтобы перехватить ее второе запястье. Потом ее гнев начал стихать, и в какой-то момент Уиллу показалось, что сейчас он вот так и овладеет женой, не раздеваясь и зажав ее у стены. Но затем его душу переполнила ненависть к этой блуднице, превратившей его в развратника и безвольную куклу. Энн была очень удивлена такой перемене, ведь она приготовилась к любви. Она споткнулась, запуталась в подоле платья и упала на колыбель со спящей Сьюзан. Малышка проснулась и громко закричала от страха. «Девочка моя маленькая, мой ягненочек!» — запричитала Энн, беря ее на руки. Сьюзан на минуту замолчала, чтобы перевести дух, и снова разразилась громким плаче. В соседней спальне тревожно заскрипела «кровать: у Гилберта начинался очередной припадок. Из спальни родителей были слышны кашель отца и тихое бормотание матери. В конце концов Сьюзан успокоилась и замолчала: Энн покормила ее грудью, обнаженной незадолго до того совсем с другой целью.