Читать книгу "Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин"

Я — молился… В этом и заключалось превращение. Я молился, и я это допускал. Противился, но очень тихо, как противятся в молитве. Моя книга была уже не гигантской картиной борьбы градшафтов[16], но — исповеданием веры, умиротворяющей и прославляющей песней в честь великих материнских сил. В мае 1922 года, когда я на несколько месяцев уехал в Целендорф, я все это высказал в «Посвящении» к книге. Я сложил оружие перед сидящей во мне автономной силой. И знал тогда, и знаю теперь: эта сила мною воспользовалась.

В то же примерно время, 22 мая, я отложил практически готовую книгу об Исландии и Гренландии и начал систематически писать роман заново. На листе с предварительным наброском значится:

«В первой книге завоевание мира завершается. План размораживания гренландских льдов. Городской квартал с остатками разных национальных групп, ненавидящих друг друга. Негр с Золотого берега. Владельцы машин пользуются услугами преступников. Одна сцена: расстрел „лишних" и потом — самих владельцев машин. Мумифицированные трупы расстрелянных висели на колоннах, десятилетиями, и при этом не оставались немыми. В определенные часы они двигали руками, пронзительно кричали. Тогда-то и пробил час Мутумбо. Безумие после размораживания Гренландии. Они хотят опустошить все градшафты. Тогда — преображение города удовольствий, Медного города.

Один персонаж: высокий, совсем еще молодой человек с глубоко запавшими глазами; одержим манией всевластия. Он утверждает, что происходит от тех богов, которым приказал поклоняться. Его почитают в образах звероподобных кумиров. По его приказу насыпают холм; там, в котлообразном углублении, — его дворец с мачтами. Это он принимает и усмиряет участников гренландской экспедиции.

Распространение подобных форм господства по всей земле. Потрясающая картина массового бегства из городов и возвращения африканцев и арабов на родину.

Последние люди обрели способность омолаживать себя. Умереть они не могут. Беспрерывный процесс омоложения — или продления своего пребывания на определенной возрастной ступени; погружение в состояние спячки. Против таких — естественные, прежние люди. Последняя борьба между теми и другими».

Все это планировалось так, что захлестывало и перехлестывало исландско-гренландскую книгу. Я придумывал много — и все больше — такого, что рассыпалось вокруг центральной книги, и это имело одно тайное преимущество: я снова и снова… уклонялся от возникавшей (по крайней мере, время от времени) необходимости давить на себя.

Обе первые книги образуют фундамент, введение. Меня быстро захватила эта задача: проследить, пластически увидеть и пластически же изобразить, как в условиях расцвета и наступления техники ведут себя человечество и человек (который есть одновременно социальный организм и род животного). У меня не было возможности показать это подробнее; тем не менее всё, за что бы я ни брался, грозило разрастись до размеров целой книги. Мне приходилось сдерживать себя, подрезать отростки новых замыслов. Чтобы дать себе передышку и чтобы напустить в роман побольше воздуху, я время от времени расширял свой отчет — а некоторые части могли быть только сухим отчетом, — превращая его в оазис повествования, и позволял событиям разветвляться. Так возникли эпизод с Мелиз из Бордо, весь кусок об Уральской войне и другие, меньшие фрагменты. После того, как я разделался с синтетическим питанием и с Уральской войной, мне поначалу казалось, что никакое дальнейшее развитие, никакие более впечатляющие кульминации невозможны. Пришло время попробовать другой регистр. После движения масс, после тесноты в первых книгах нужно было дать больше света, больше личностного начала. Я вообще против включения в роман личностного. Получается не что иное как надувательство — и лирика в придачу. Для эпического повествования отдельные личности (и их так называемые судьбы) не годятся. Здесь они должны превращаться в голоса массы — подлинного и естественного эпического героя. Итак, передо мной теперь развертывалась индивидуальная судьба одного репрезентативного градшафта — Берлина; а Мардук (второй берлинский консул), его друг Ионатан и женщина, Элина, только оттеняли, делали зримым, тонировали происходящее. Обе эти книги, третья и четвертая, стали отдельным романом. В них полностью, до конца, проигрывается тема всего произведения, включая исландско-гренландскую авантюру и то, что следует за ней. Мардук и Элина были первыми, кто сложил оружие, направленное против природы, а по сути, и против них самих. Мардук под влиянием Элины сломался и растаял, как скованная льдом река, — и нашел путь обратно к земле. Он нашел себя по ту сторону собственной, полной жестоких деяний, жизни — или под ней.

Таким образом, я пока что обходил стороной свой «гренландский блок». Перепрыгивал через него. Я не знал, что с ним делать. Да и не особенно об этом заботился. Теперь меня интересовала индивидуальная судьба, похожая на остров, находящийся под угрозой: судьба одного градшафта. Вся техника, чудовищный аппарат власти, созданный западным человечеством, еще продолжали существовать. Им предстояло пройти путем Мардука. Графически это можно изобразить так:

Повествование в первой и второй книгах доходит до технической катастрофы и на этом застопоривается. Мардук в двух следующих книгах достигает той цели, к которой стремится весь роман. Но человечество в целом движется гораздо более длинным, кружным путем — и добирается до той же цели намного позже. Об этом идет речь начиная с пятой книги и до конца.

После книг о Мардуке я должен был в переходной, пятой книге показать предпосылки изначального, исландско-гренландского массива. И для меня началась совсем новая песня. В самом деле великая. Новый дух завершил начальный набросок. Это опять-таки была Уральская война, но показанная не кратко, с пустым исходом, а во всю ширь и со всеми вытекающими последствиями. Теперь все человечество переживает свою судьбу.

Я руководствовался генеральным планом, который изложил так: «Империя Мардука. Вокруг нее — ужасный нарастающий вал изобретений. Изобретения обрушиваются и на империю. Это — в первой части. Часть вторая: борьба против природы. Гренландия как кульминация. Природа, в свою очередь, обрушивается на агрессоров; провал всего начинания. Часть третья: мягкое приспособление. Трубадуры».

Но все же план показывал лишь общее направление движения. Конкретное возникало неожиданно, в какой-то момент, и развивалось смотря по обстоятельствам. Замечу, что чудовищная природа сама не ополчалась против людей. Это люди разбивались об нее. Те же, у кого было сердце, у кого раскрывались глаза, переживали более насыщенную судьбу — как Мардук. Кюлин и Венаска — не продолжения Мардука и Элины. Персонажи последних книг не имеют самостоятельного существования, они как бы впечатаны в природу. Особенно — Венаска, неотделимая от ландшафта (географического и эпического).

Точно так же, как было с «Валленштейном» — когда я долго колебался, прежде чем написал заключительную главу, — получилось и здесь, с последней книгой. Собственно, после катастрофы говорить больше было не о чем. К тому времени, когда я работал над последними книгами (несколько месяцев), я уже давно разобрался со многим, о чем писал. Внутреннее давление исчезло. Начиная работу, я испытывал нетерпение, мне хотелось поскорее подступиться к этим вещам, теперь же я спешил разделаться с ними. Уже давно и часто я себя спрашивал: «Ну, и на чем ты стоишь теперь?» Я испытал счастливое чувство, когда — в мае 1923-го — осознал наконец судьбу Венаски: исполненная боли и томления душа погружается в плоть ужасных безумных гигантов, называет их своими братьями, и они умирают добровольно. Душа в природе… Мы не теряем себя в присутствии иных сил. Мы можем двигаться. Могучая сфера природных «душ»… Но это уже о другом…