Читать книгу "Рим. Прогулки по Вечному городу - Генри Воллам Мортон"

Всякому, кто коллекционировал римские монеты, этот запомнившийся на всю жизнь портрет кудрявого и бородатого императора кажется чудесным. Он напоминает вам старого друга. В сознании вашем эхом звучит его голос: «Вот путь к совершенству — проживать каждый новый день, как последний, не впадая ни в горячку, ни в спячку и не пытаясь играть роль». А в другой его максиме не содержится ли предчувствие грядущего христианства: «Если кто причиняет тебе зло, сразу же постарайся посмотреть на все с его точки зрения, независимо от того, плоха она или хороша. Как только ты поймешь его, тебе станет жаль его, ты не будешь больше удивляться его поступку, ни сердиться на него». И все же не Марк Аврелий, а Траян стал единственным римским императором — почетным христианином, единственным некрещеным христианином в истории. И святой Григорий Великий, тронутый состраданием Тра-яна к беднякам и вдовам, попросил Бога открыть врата христианского рая для этого доброго и милосердного язычника. И Господь, не очень-то охотно, надо полагать, отозвался все-таки на молитву святого Григория, но поставил условием, чтобы святой впредь не злоупотреблял его снисходительностью, обращаясь с подобными просьбами. Проблема некрещеного христианина волновала Средневековье, пока святой Фома Аквинский не урегулировал этот вопрос, объяснив, что Траян явился после смерти и достаточно надолго, чтобы его успели окрестить; так что все в порядке. Глядя на философа, я подумал, что все же, пожалуй, было бы легче сделать христианина из него, а не из Траяна. «Что бы кто ни говорил и ни делал, — писал Марк Аврелий, — мой долг — быть добрым». И мне нравится думать, что в Колизей он всегда шел, испытывая большую неловкость, и очень раздражал остальных зрителей, просматривая и подписывая документы во время кровавых игрищ. По иронии судьбы, он обязан сохранением своей бронзовой конной статуи на улице Рима великолепной ошибке раннего христианского мира: его перепутали с Константином Великим.

Эта совершенная пьяцца была задумана Микеланджело, хотя и завершена его последователями. Это он перенес Марка Аврелия с Латерана, где тот стоял пятьсот лет, и поставил его на постамент, сделанный из колонны храма Кастора и Поллукса; и вот он едет на коне, прототип всех бронзовых всадников, которые с того времени пришпоривают своих коней на улицах и площадях мира. Микеланджело обязаны своим существованием и те прекрасные ступени, которые, изгибаясь, слева и справа подводят к главному входу во Дворец сенаторов, где сейчас римский муниципалитет.

С этим зданием у меня связаны необыкновенные и счастливые воспоминания. Многие годы тому назад я побывал здесь на балу. Бал давали по случаю женитьбы бывшего короля Умберто на бельгийской принцессе Мари Жозе в январе 1930 года. Я вспоминаю путешествие из Парижа в Рим в одном вагоне с молодым человеком, при чьей коронации в качестве короля Георга VI я присутствовал^ Вестминстерском аббатстве семь лет спустя. Он, герцог Йоркский, представлял на этой свадьбе своего отца, Георга V.

Рим волновался, по улицам бродили группы крестьян со всей Италии в национальных костюмах, некоторые били в барабаны и играли на дудках; другие, приехавшие из Абруцци, в штанах из овечьей кожи, играли на мелодичных piffero,[21]более похожих на ирландские свирели, пастушьи, как мне говорили.

Мне как корреспонденту иностранной газеты предоставили место в Королевской капелле Квиринальского дворца, откуда я наблюдал торжественное свадебное шествие к алтарю. Именно тогда я впервые увидел Муссолини. Он мрачно плыл в сверкающей процессии с выражением хорошо рассчитанной брутальности на лице. И я, помню, подумал, что у него профиль поздних императоров, Диоклетиана или Иовиана.

Вечером губернатор Рима давал бал на Капитолии, на который были приглашены все первые красавицы Рима, а также носители всех мундиров, кавалеры всех орденов и наград в Европе. Пока гости стекались по древним лестницам и заполняли обширные приемные, поражавшие своими гобеленами и сверкающие хрустальными люстрами, я Думал, какая фантастическая декорация для столь блестящей ассамблеи — Дворец сенаторов.

Когда пробило полночь, мы собрались у окон, чтобы посмотреть на Форум в лучах прожекторов и на процессию людей в белых одеждах, медленно приближавшихся по Виа Сакра. Это шествие, устроенное в честь свадьбы, нарушило тишину ночи звуками флейт, чтобы потом раствориться, подобно призраку, в темных руинах.

Один профессор повел меня как-то в кладовые под дворцом, где стены сложены из массивных блоков peperino,[22]зазоры между которыми столь узки, что в них едва можно просунуть ноготь. Они были сложены каменщиками за несколько столетий до Рождества Христова. Мы говорили о более раннем дворце, который Микеланджело снес, чтобы освободить место для нынешнего. Оба дворца были построены на огромных руинах римского Табулярия, Государственного архива, где на бронзовых дощечках хранились записи обо всем, что произошло в Риме. Я, помню, подумал, что все это напоминает последний акт «Аиды». Неясные звуки музыки едва доносились до нас, пока мы обследовали эти залы, похожие на гробницы, и видели перед собой каменные лестницы, ведущие вниз, казалось, в самое сердце Капитолийского холма. Мы обсуждали Риенцо, самую впечатляющую и фантастическую фигуру в истории прежнего дворца, но ни одному из нас и в голову не пришло — действительно, это было бы оскорблением величества — задуматься о том, что диктатор, вокруг которого все вращалось тогда, напоминал знаменитого трибуна. Мне кажется, что Риенцо и Муссолини необыкновенно похожи: их судьбы — смесь блестящих идей и обусловленных их человеческими качествами провалов. И та же театральность, склонность к красивым жестам. Это сходство заставило меня еще раз с интересом проследить жизненный путь Риенцо.

Еще сравнительно недавно Муссолини казался чисто современным феноменом, но в действительности он представлял собой хорошо известный исторический тип, и его ужасная смерть доказывает лишний раз, что разъяренная итальянская толпа может быть в XX веке не менее дикой, чем была в XIV.

2

Странно, что Голливуд не состряпал одного из своих дорогостоящих исторических soufflé[23]из времен Риенцо. Папская область, как верил весь мир, стала собственностью Франции, и папы оставили Рим, предпочтя приятное Авиньонское «заточение». Рим превратился в бескрайнее ристалище для необузданных баронов. В излучине Тибра теперь толпились башни красного кирпича, это был город вооруженных банд, кланов Колонна и Орсини, между которыми непрерывно происходили стычки, город грабежей, убийств и всяческого беззакония; он снова облачился в наряд трагической нищеты, который уже надевал за несколько веков до того, когда, покинутый Восточными императорами, сделался добычей варваров.

В этом Риме начала XIV столетия, в 1313 году, и родился Кола ди Риенцо. Там и вырос этот мальчик из небогатой семьи, сын содержателя таверны. Он выучил латынь и бродил среди руин, расшифровывая надписи и созерцая былую славу Рима. Как странно, что эта его мечта о Риме смогла воспламенить сердца людей во времена, когда в жителях города уже не осталось и капли древнеримской крови. Риенцо, грезивший среди развалин, воображал себя Цезарем, ведущим разрушенный город в новую эру славы. Он был красив, одержим и владел даром убеждения.