Читать книгу "Сербский закат - Михаил Поликарпов"

В четыре утра перестрелка разгорается посильнее. Ветер разогнал облака и стало чуток видно. Меня сменяют, я ухожу в блиндаж, но заснуть не могу. На последний рывок «бали» не решаются. От какого-то пустяка разбирает смех. Катаюсь по полу в бункере и земле, затыкая рот шапкой — ведь могут и услышать. Все, перекис… Я теперь другой.

Ночью на посту, весь превратившись в слух, чтобы не упустить где-нибудь звук звякнувшего металла, полностью сливаешься с лесом. Меня как бы нет — и даже лесная мышь смело бегает по моей ноге. Иногда думаешь, что нечестно охотится на зверей. Они ведь беззащитны. Это просто какое-то убийство. А вот охота с примерно равными шансами, человека на человека — где-то тут и есть высший азарт. Вспоминаются строки Киплинга из «Закона Стаи»: «Мойся от носа и до хвоста, Пей с глуби, не со дна. Помни, что ночь для охоты дана, Не забывай — день для сна.»

Фантастически красив горный лес в момент рассвета — из черного он постепенно становится серым с едва заметным синим отливом, свет пробивается сквозь кроны деревьев и все эта звенящая тишь окрашивается в цвет хаки. Тишь, готовая взорваться очередями и взрывами…

Война идет вялая. Стрельба спорадическая. Я потерял счет дням. Дежурим, ходим вниз к ручью за водой, в штаб (на «везу») за боеприпасами и продуктами, заготавливаем дрова. Развлекаемся, расказывая друг другу жизненные истории. Нашли с Денисом общих знакомых по СНГ. Боже, до чего мир тесен! Оба значения этой фразы верны. Денис вспоминает, как вынул где-то с год назад самоубийцу из петли и чтобы привести его в чувство, впросил: «Пиво будешь?». На что экс-жмурик, только что вернувшийся из дороги в чистилище, ответил: «А какое — баночное или бутылочное?» Услышав «бутылочное», согласился и пояснил: «Баночное плохое… его не люблю.»

Через несколько дней предпринимаются активные действия. Достаточно простая операция: я должен огнем из пулемета с пятиминутным интервалом расшевелить мусульман, а ушедшие влево и чуть выше (на позиции кассиндольского батальона) из гранатомета и тромблонами накроют передовой мусульманский окоп. Старый «Дегтярь» захлебнулся и дал три осечки. Отбросив его, стреляю из автомата. Через пять минут снова хватаю РПД, но он опять подводит. Позже, перебирая на ладони патроны-осечки, Денис говорит: «Считай, что эти шесть патронов сидят в твоей голове.» Так и было бы. Но противник тоже ошибается. Иногда.

На следующий день — повторение операции, на этот раз — без сбоев. Эффект есть: мусульманское радио характеризует наши действия как «зверский четнический напад.» Вообще-то это клише — стандартный оборот, но странный. Так же как и убийство иногда называется зверским. А что в нем зверского? Убили легко, всадив очередь. Причем же тут зверушки? Вообще, всякие там зверства не в русских военных традициях. Противник — дело другое. Вроде бы тоже славяне, но вобрали в себя утонченный садизм Востока. Известно немало подобных случаев. Не минула сия чаша и русских — Крендель рассказывал нам о судьбе врача Тептина, захваченного в плен больше года назад. Он долго не прожил — мусульмане выместили на нем всю свою ненависть к русским. Потому каждый из нас и носит с собой «последнюю гранату.»

Коротаем время за разговорами. Крендель делится с опытом своего там пребывания на этой войне. Обсуждаем, например, гуманитарный маргарин из Норвегии. Находим, что он не универсален: разжигать костер и чистить сапоги, а вот смазывать автоматы или танки заправлять нельзя. Раскаты хохота вводят противника в заблуждение относительно нашей трезвости или просто сильно раздражают — следует попытка нападения. А может быть это был их ответ на тот пресловутый «зверский напад». Атакуют парни в черной форме — их спецназ. Молча. Но безрезультатно. Вообще увидеть противника в этих условиях не очень легко, но в тот момент Тролль был на левом бункере — и ясно видел мелькавшие между елями фигурки. Судя по звукам, стреляют из пистолет-пулеметов — звуки их выстрелов заметно отличаются от «Калашей».

Сербам очень нравится «русский чай» — так они зовут черный чай, потому что сами пьют или кофе, или травяной настой. Настоящего же чая у них нет. У нас бывают гости — командир правого бункера черногорец по имени Младен и его помощник Милан. В отличие от многих ополченцев, они не носят бород. Младен серьезный плотный мужчина с широкопосаженными глазами. Ему за сорок. С Миланом мы познакомились еще в автобусе на Олово. «Маккензи» — так зовут его все. Это веселый стройный двадцатисемилетний с парень со сросшимися у переносицы бровями. Голову выше левого виска украшает белая полоска шрама след от чиркнувшей по черепу пули. Милан ранее воевал в юречном (ударном) отряде, и туда же собирается уйти, когда активная война возобновится вновь. О боевом пути Маккензи говорит факт, что дома у него полтора десятка автоматических стволов-трофеев, «ратного плена». Сам он предпочитает использовать в бою РПК без сошек и носит противоосколочный бронежилет. Кличку же он получил за то, что выстрелил когда-то из гранатомета по УНПРОФОРу. МакКензи — так звали канадского генерала, в тот момент командовавшего ооновским контингентом.

В мировоззрении русских господствует фатализм, без него на войне нельзя. Перед началом боя спокойно выясняем друг у друга, кто сколько будет жить. Правда, пуля — дура, гороскопов не читает. К тому же смерть — не самый худший вариант, поэтому мы все в разгрузочных жилетах носим гранаты-самоликвидаторы. Я — эмпирически — посчитал себя везучим. А что такое везенье? Когда по ночам в лесу играешь в прятки с оружием в руках. Я раньше думал, что человек, если он не двигается, в темноте не заметен. Но в лунную ночь мои очки бликуют — и я вижу две вспышки недалеко от себя, чувствую горячую волну от пуль, на меня сыпется кора. Но тут спасибо не только судьбе. Та ночь была черно-синей, и луна стояла в стороне противника. Крадущийся мусульманин мне не был виден на фоне черной ели, а Тролль, ушедший на другую позицию, увидел силуэт в просвете между черными пятнами деревьев и открыл по ней огонь. Тролль в некоторые моменты похож на лешего растрепанные волосы и пронзительный взгляд, это тоже сыграло роль в выборе его клички. (Леший же по-сербски — «шумски дух»).

Везенье — это когда к ногам трех человек скатывается тяжелая оборонительная граната. Разговор о восточной философии прерван. Широко раскрыв глаза, оцепенев, сидим. Гипнотизируем этот цилиндр в шесть глаз — я, Денис и Крендель. Мысленно считаю секунды до взрыва — не знаю, сколько их, шесть или десять. Шесть секунд, полет нормальный… Я знаю, у некоторых людей в такие моменты перед глазами проносится вся их жизнь. У меня же такого не было… Я покаялся ранее или был готов? Мгновения растягиваются успеваю подумать: «Зачем выскакивать и бежать? Все равно разорвет. А может, она не взорвется? Она не должна взорваться… Не должна…» Не взорвалась.

Было много всего еще. но то ли забылось, то ли вспоминать не хочется. Эти воспоминания я вытягиваю из себя словно клещами. Да, это все мелочи жизни и малозначащие эпизоды боснийской войны.

На обратном пути (тридцатого июля) сербы в автобусе дружно поют какую-то балладу. В смене нет убитых, только раненые. Странная эта война, люди привыкли и ездят словно на работу.

Вскоре после нашего отъезда с Олово (дня через три) мусульмане подловили сербов на какой-то ошибке — на соседнем, не нашем участке. Мусульманский спецназ «Црна Ласта» («Черная Ласточка»), сбил ополчецев с позиций. Те потеряли убитыми, пропавшими без вести и пленными полсотни бойцов. На Грбавице был объявлен траур, новые «смертовницы» зашелестели на ветру в сербских районах Сараева.