Читать книгу "Эскадрилья наносит удар - Анатолий Сурцуков"

Оцепенение экипажа прервал голос Павлова в эфире, который понял, чем такая красота может грозить выходящим на цель бортам, и мощным командирским рыком приказал прекратить всем работу, уйти из-под извержения домой, на аэродром…

Через неделю на стоянке снова появился Миша Грек.

Он рассказал нам последствия необычного удара.

За месяц до этого события военный суд приговорил командира газнинского пехотного полка к шести годам колонии за «негуманное обращение к местному населению». Трудно сказать, что явилось действительной подоплекой данной акции, возможно, желание потрафить мировому общественному мнению, почему-то больше всех истерично выражаемому янки.

Вот и после нашего налета в Ставку военного командования советских войск, возглавляемую в тот период маршалом С. С. Соколовым, в Кабул прибыли несколько старейшин из кишлака, подвергнутого бомбардировке.

С видом скорбного величия поведали они советскому маршалу, что шурави камня на камне не оставили от кишлака, погибло много мирных жителей, среди которых — десятки детей.

Соколов приказал выяснить, кто в этот день работал по данной цели из числа летчиков во взаимодействии с офицерами ГРУ, а также отдал распоряжение об образовании комиссии для разбора «случившегося случая».

Авторитетная комиссия на двух БТРах под прикрытием трех БМП и парочки танков выехала на место.

Взорам членов комиссии предстал абсолютно целый кишлак с носящимися по улицам горланящими ребятишками. На месте бывшей крепости была огромная воронка, слабо чадящая остатками дыма. По всему поселку валялись осколки от мин, зарядов к гранатометам, снарядов с клеймами китайских фабрик.

Призвав к ответу старейшин и поговорив с ними более задушевно, комиссионеры услышали уже другой рассказ о том, как несколько раздосадованных и взбешенных огромными материальными потерями духов пришли в кишлак и, пригрозив вырезать семьи этих старейшин под корень, заставили их идти жаловаться.

Выслушав соответствующий доклад, маршал Соколов, старчески пожевав губами, немного подумал и сказал: «Так, мне все ясно, это — политическая провокация. Летчиков и офицера ГРУ представить к наградам».

«Да уж!» — выдохнули мы, выслушав рассказ Миши Грека. А потом подумали: а что бы было, если бы мы промахнулись?!!

Ну а награды… Миша вроде свое получил, ну а у нас если бы за каждый удачный удар награждали, то мы были бы ими вокруг спины обвешаны почище Брежнева!

ИМЕНИНЫ

Сегодня праздник, День Конституции. В операциях — пауза.

У нас — день передышки. На вылеты задействованы только дежурные силы.

Лафа!..

Юрий Васильевич Грудинкин, комэск, возлежит на стоящей в углу комнаты кровати солдатского образца, прикрыв лицо панамой от нагло влезающих через жалюзи окна солнечных лучей. Он думает. О чем? Да мало ли о чем есть командирам подумать.

Кузьминов, штурман эскадры, уютно похрапывает в своем углу, соблюдая древний армейский принцип: солдат спит, а служба идет. Так легче ждать замену.

Я, пользуясь случаем, зубрю билеты по предметам вступительных экзаменов в академию. Пришла разнарядка, и мне снова предложили учиться. Ну что ж, учитывая, что вступительные экзамены будут в виде выносной сессии, а учеба начнется после окончания командировки, то этот расклад не вызывал противоречий.

Саня Садохин, замполит, пишет письмо домой, свесив над тумбочкой свою курчавую голову, старательно выводя «знакомые буквы» на клочке бумаги.

Петюня Погалов, его правак, здоровенный малый, не привыкший задумываться о смысле жизни, предпочитающий просто радоваться ей, сидит на своей койке, скрестив ноги в позе пахана, и вдруг, мечтательно закатив глаза, произносит: «Эх, отцы командиры, счас бы выпить неплохо в честь праздничка, да и закусить чем-нибудь душевным!»

Грудинкин, откинув панаму, долго и пристально смотрит на него, продолжая додумывать свою мысль, отчего Петя начинает ерзать и, оправдываясь, суесловит: «А че, командир, два месяца из прорыва не вылезали, сухой, как лист, аж противно, душа просит!»

Садохин, оторвавшись от письма, прореагировав на слово «душа» (это у них, у замполитов, такой рефлекс), откашлявшись, сообщает: «По моим данным, в пятой комнате у Кольки Булавина день рожденья».

Этого оказалось достаточно для того, чтобы Петюнчик мгновенно сообразил, что к чему.

Коля Булавин, правак из четвертого звена, отличался широтой натуры. Будучи холостяком, он являл собой образец настоящего гусара, сибарита, обожающего все возможные жизненные удовольствия, включая карты, вино, женщин, друзей, охоту и многое другое. Страстно любил он и пожрать, а для этого пришлось научиться вкусно готовить. Особый бенефис в этом смысле устраивался на его день рождения, когда Колян старался удивить друзей каким-нибудь сногсшибательным блюдом.

Вот и сейчас кодла его друзей-товарищей напряженно гадала, чем же он порадует народ в этих условиях.

Но, как говорится, голь на выдумки хитра.

За занавеской, старательно укрывшись от бдительного командирско-замполитского ока, томно побулькивала в сорокаведерной фляге брага, нарастая градусом в положенные сроки.

Правдами-неправдами выменянная на патроны к пистолету «ТТ» (большой дефицит) у начпрода мука и тушенка были превращены в целый таз пельменей. У личного состава с самого утра текут слюнки. Нетерпение возрастает, призывы становятся все нетерпеливее, когда в комнату вваливается Петюня Погалов и, хищно поведя носом, припирает к стенке виновника намечающегося торжества.

«Ну, долго еще мамку лохматить будешь? Хочешь, чтобы командир тревогу сыграл, счас я ему подскажу для прикола, а то он чтой-то задумчив ныне!»

Этого намека оказалось достаточно. Народ во главе с Коляном мгновенно засуетился. Раздались зычные команды именинника, которые радостно исполнялись предвкушавшими пиршество друзьями.

Через рекордно короткое время приготовления были завершены, и народ с радостно сияющими лицами расселся по лавкам вокруг стола. Так сноровисто пассажиры занимают скамьи в вагонах метро в час пик.

Вроде никто не пихается, но через мгновение все места заняты.

Истосковавшимся по домашней пище взорам были представлены закуски рыбные и овощные, груды зелени и винограда, копченая колбаска в прологовом количестве и, главное, эмалированный таз с дымящимися пельменями, водруженный, как знамя победы, в середину стола. Вокруг него, как бы подчеркивая значимость основного блюда, расставлены кружки с мутной бражчонкой.

Десятки рук с вилками наперевес одновременно потянулись к вожделенному блюду, напоминающему о мамкино-жениной готовке по выходным, тем восхитительно прекрасным дням в уютном родном доме, наполненным запахами мирной жизни, спокойствия и удовольствий. Закопченные, осунувшиеся, успевшие пропитаться порохом и пылью войны лица расплылись в умильных улыбках, глаза сами собой прищурились в кошачьи щелки, казалось, ничто уже не способно нарушить всеобщего урчания и мурлыка.