Читать книгу "Воздушный стрелок - Клаус Фритцше"

На следующий день я сделал запись в свой дневник:

«16 февраля 1943 года — что случилось на Восточном фронте?

Не останавливаясь, наши южный и центральный фронты продолжают двигаться назад. Это началось со Сталинграда. Пришлось пожертвовать одной армией, чтобы избежать крушения всего фронта. У Сталинграда было сковано 6 советских армий, но у русских еще достаточно сил, чтобы проводить удары. Уже ясно, что они (русские) решили, что пока наступит распутица, им удастся провести эти удары. Вчера объявили, что оставлены Ростов и Ворошилов, а сегодня — Харьков. Там (на Восточном фронте) везде, где возможно, отсутствует самое необходимое. А мы сидим здесь и копаемся в бессмысленных уставах.

Станет ли эта война второй „Семилетней войной“? Этот имеющийся кризис кажется обещает стать таким же, как и в битве при Кунерсдорфе (12 августа 1759 года войска прусского короля Фридриха Второго потерпели там против русских и австрийцев страшное поражение. Сравнение с Кунерсдорфом призывает мое сознание к надежде на „немецкое чудо“. После смерти русской царицы Екатерины Второй, началась новая серия побед Фридриха Второго).

Два года назад мы смеялись, когда Томми (англичане) назначили свое наступление на год вперед. Мы были уверены, что немецкий Вермахт это не приведет ни к какому отступлению. Но в Африке и на юге России мы видели и теперь видим обратное.

Приведет ли это все происходящее в России к беспорядочному бегству, к тому же не имея никакой дополнительной линии обороны? Все, что нами было построено на Украине, все снова должно пойти к черту? Как же мы недооценили сил русских? Уже во время первых битв с окружениями 1941 года мы были уверены, что русских разбили так, что они больше никогда не смогут наступать.

Наши агенты в России совсем перестали действовать. Что там в глуши России строят — ничего об этом не знаем.

Наша учеба (военная школа) обязана в конце концов вышвырнуть нас наружу (на фронт).»

Через 4 дня я сделал следующую запись:

«19.02.1943 — опасность остается.

Мои мысли о всеобщем положении были правомерными. Оказывается на Восточном фронте еще хуже, чем я себе это рисовал. Вчера вечером выступал Геббельс и сказал, что опасность сдерживается.

„Мы основательно ошибались по поводу военного потенциала Советов. Русские обрушились на нас с такой силой, которая превзошла все ожидания…. Чтобы стать хозяином положения, весь народ должен быть вовлечен в военный аппарат. Сотни тысяч освобожденных от военной обязанности и люди из народного хозяйства должны быть призваны к тому, чтобы снова дать в руки фюреру оперативные резервы, с которыми мы летом сможем начать новое наступление“».

И я снова продолжал верить в победу. Курс офицеров я закончил с отличием. С курса было подано 27 заявлений на контракт кадрового офицера. И только троим посчастливилось это осуществить. Одним из них был я. Я подписал контракт на 25 лет службы в Люфтваффе. Как я гордился!

Вернувшись с офицерских курсов, я был встречен «своими» курсантами с радостью. Поздравили меня с положительным результатом окончания курса на офицерской школе и информировали о том, что на следующий день запланирован так называемый вечер товарищей с девушками одной деревни, что была по соседству с нашим аэродромом. На этом вечере я познакомился с Аннамарией и провел с ней два прекрасных месяца — апрель и май 1943 года.

А потом началась серьезная жизнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ В военном плену

(составлена в 1998 году)

2.00 ОТ АВТОРА

Посвящены тем простым русским и нерусским людям, которые проявили

человечность и милосердие к пленным немцам

Автор этих воспоминаний понимает, что уважаемый читатель может задать вопрос: «Зачем спустя 50 лет после освобождения из плена 75 летнему старику захотелось рассказать о пережитом, затратив много времени и сил, да еще и на русском языке?»

Дать полный ответ на это затрудняюсь, но постараюсь объяснить некоторые аспекты, общая сумма которых и генерировала те силы, которые толкнули меня на путь признаний перед широкой публикой.

Как известно, нигде и никогда заключение под стражу не может быть приятным периодом для любого человека. Заключенный пленник всегда и везде достоин сострадания вольных людей, особенно если он попадает в неволю, не совершив никакого преступления. А в этом положении оказывалось подавляющее большинство. В прежние времена военнопленные не выпускались на свободу до самой смерти, всю жизнь оставаясь рабами. В годы Второй мировой войны много миллионов пленных обеих противоборствующих сторон были обречены на нечеловеческие страдания и погибли от голода.

Отношение властей по обе стороны фронта к военнопленным было разным. Для немцев был ясен факт, что на знамени идеологической войны Гитлера было начертано уничтожение коммунизма и его приверженцев, в то время как изданные в 1942 году Советской властью приказы были направлены на сохранение жизни пленным немцам. Соответствующие документы сегодня доступны каждому. Неоспорим, однако, и тот факт, что смысл этих приказов противоречил привычным в системе ГУЛАГ правилам обращения с невольниками. Заключенного соотечественника в этой системе рассматривали как товар, который рано или поздно сгниет, и с которым церемониться не приказывали. А тут тебе приказ, согласно которому с фрицами нужно обращаться по-другому.

Не всякий военнослужащий войск МВД мог быстро перестроить себя на такое в начале 1942 года, так что зверские преступления против человечности продолжали совершаться по обе стороны фронта.

Но вот что замечательно: с обеих сторон имело место проявление человечности простыми людьми, которые спасли жизнь и здоровье не одному пленному солдату. Я бы поставил памятник тем простым советским людям, которые мне лично и многим моим товарищам по плену облегчили жизнь. В то же время хотелось бы отдать должное и многим лицам руководящего состава лагерей, которые в своих действиях отличались гуманностью.

А если учесть, что события происходили в период правления Сталина, когда довлел принцип: «Лучше ликвидировать сотню невинных, чем пропустить одного виновного», — то можно представить, как сурово карались несанкционированные отношения советских граждан с пленными немцами — это рассматривалось как предательство.

Лично себя я считаю счастливцем. Таким может быть человек, переживший войну, плен и ранний послевоенный период, и чувствующий в свои 75 лет физическую свежесть и умственное здравие.

Ощущение счастья — вещь относительная. Счастливым может быть человек от присвоения ему Нобелевской премии, но также и от куска хлеба, спасающего от голодной смерти.

Я благодарен судьбе за то, что она даровала мне возможность почитать за счастье любое улучшение в себе, будь оно физическим или душевным.

Пусть извинит меня критичный читатель, если ему покажется мой рассказ окрашенным в розовый цвет, но время — это решето, сквозь отверстия которого отсеиваются преимущественно негативные эпизоды. Мои же воспоминания касаются того, что осталось над ситом.