Читать книгу "Мусульманский батальон - Эдуард Беляев"

От Минобороны операцию готовили: новый главный военный советник Султан Кекезович (так у Феди; налицо чекистское небрежение пополам с „пофигизмом“), заместитель командующего воздушно-десантных войск Николай Никитович Гуськов и представитель Генерального штаба Вооруженных сил СССР Евгений Семенович Кузьмин». Заметьте, воинские звания армейских руководителей даже не указаны, в отличие от своих генералов КГБ.

Ух, как их много! И все это из-за убийства одного мужика, Амина, простого смертного и даже без бронежилета. За этим густым частоколом себялюбцев подлобызников, «огласивших список полностью», что-то и не разглядеть руководителя операции — Василия Колесника. А знаете почему? Чекист о чекисте вещает, тумана нагоняет, крепит прошлое КГБ; таким образом, убеждает нас и намек дает — знай, дескать, наших, не лаптем щи хлебали… А сколько подобострастного уважения проявлено в перечислении всех титулов, и — все по имени да по отцу-батюшке. Осадчему, заметьте, не повезло: не отвеличали его, наряду с другими, как надо и достойно — по имени-отчеству. Не потому ли, что на день написания воспоминаний он, полковник Осадчий, дивным образом и как-то очень внезапно умер, опекая Бабрака Кармаля долгие годы, и его одного Кармаль уважал?

А теперь факт по поводу «неподписантов» и других руководителей. По возвращении из Кабула в Москву 30 декабря полковник Колесник прибыл с докладом к начальнику ГРУ. Порученец, подполковник Игорь Попов, узнал Василия Васильевича — был сама вежливость и препроводил его без промедления к Ивашутину. Петр Иванович вышел из-за стола навстречу.

— Дай я тебя расцелую, дорогой ты мой! Заставил старика поволноваться. Умничка, не уронил чести. Горжусь тобой, Василий, право слово, горжусь…

Петр Иванович был Петром Ивановичем, не генералом и не начальником. Выглядел таким домашним, что впору халат с позументами накинуть на плечи. Тут же распорядился с чаем.

— Здесь к месту больше коньячок бы подошел — вишь, Игорь мину строит, — но докладов у тебя сегодня предостаточно, так что, уволь, дорогой, следующим разом всенепременно. Ну, рассказывай по порядку, рассказывай, Василий.

Час минул быстро.

— Вот так оно и закончилось все, товарищ генерал армии. По-моему, ничего не упустил.

Генерал молчал, о своем думал. В воцарившейся в кабинете тишине не было каких-либо осязаемых чувств — одна пустота. Не гнетущая, не удручающая — безмятежная и безликая. Колесник вдруг ощутил, что дьявольски устал.

— Поймут ли нас… когда-нибудь?.. Погибших солдат достойно проводить надо; ты подумай с Холбаевым, как это лучше сделать. Боюсь, военкоматовские за завесой секретности и под покровом ночи придадут тела земле… О родителях подумайте, как поддержать их, чем нужно помочь. Список представленных к награждению — мне на стол. Сам знаешь кадровиков, начнут сейчас канючить: и много, и слишком высокие награды, и все тому сопутствующее… А документы я у себя оставлю, коль ты не против. И ты уж, прошу тебя, без моего ведома никому ни о чем не рассказывай. И так сраму уж больно много за генералов. Договорились? — Уже на выходе, тепло прощаясь у дверей — и, должно быть, вслед своим раздумьям, — с нотками озорства произнес: — Говоришь, орлы — наш отряд? Горжусь этим. Такого в нашей спецназовской истории еще не было: полгода подготовки, и — отборные солдаты на славу удались, прям-таки соль земли грозная получилась. Гм-м, а вы как их окрестили… «мусульманский батальон». Слушай, Василь Васильевич, а ведь неплохо, правда. Сладкоречиво…

У начальника Генштаба Колесник докладывал подробно и обстоятельно. Маршал Огарков внимательно выслушал и еще более внимательно изучил карту, исполненную Колесником в единственном экземпляре — с нанесенной обстановкой, задачами всех подразделений и групп, участвовавших в штурме дворца, и расписанием взаимодействия. Николай Васильевич обратил внимание, что на плане штурма нет росписей генералов Магометова и Иванова.

— А почему не утвержден план? Вы что, действовали без согласования с ними?

Колесник перевернул бумагу.

— «План утвержден, от подписи отказались», — вслух прочел маршал. — Они знают об этом?

— Так точно, я собственноручно написал при них.

Обычно сдержанный маршал смачно выругался, но тут же поправился, и в голосе его зазвучали теплые нотки:

— Молодцом, полковник… молодцом, Василий. — Он встал и, подойдя к Колеснику, обнял его. — Наше счастье, что хоть кто-то оказался решительным, а то наломали бы дров…

На следующий день Колесника вызвал генерал Ивашутин, дал своего порученца в провожатые, машину и почти торжественно, с напутствиями, отправил к министру обороны маршалу Устинову, но что более важно и значимо — к члену Политбюро ЦК КПСС. Встреча эта для скромного полковника стала памятной, и Василий Васильевич не то чтобы с гордостью рассказывал о ней, но детали не упускал, смакуя всякий раз нравы министерских кабинетов и их обитателей. Людей, совершенно нам незнакомых, хотя их портретами повсюду были густо завешаны стены — и в местах нужных, и в не очень присутственных. При докладе министр обратил внимание на надпись, которую Колесник сделал в кабинете Магометова, покачал головой: «Я понимаю, почему осторожный кавказец Магометов не поставил свою подпись на твоем плане. Но почему Иванов не расписался, понять не могу». Устинов, не торопясь, прошелся по кабинету и положил документы Колесника в приоткрытый сейф. Блеснул сквозь очки хитрецой в сторону полковника, но ничего не сказал. Пронесло…

Давайте, щадя двух генералов, не станем попрекать и осуждать их. Ну, не хватило товарищам мужества поставить свои подписи, утвердить документ, воспользоваться правом, предоставленным им, почитай что, руководством страны, — да и извольте. У русской истории хватит страниц для тех, кто в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но в страхе возвращались в свою. Тем более что у них возник порыв и намерение исправиться и стать «хорошими». Когда задача была выполнена, они сами разыскали Василия Васильевича и сказали: «Ну, давай твой план, мы подпишем». Василий Васильевич, только что вышедший из боя, пропахший порохом, опустошенный пережитым, не пригубивший и грамма водки, не поверил в их «чистосердечное раскаяние», хотя в душе все простил генералам, не таил зла, но подписать все-таки не позволил. Не оттого ли Василий, Герой Советского Союза, целых восемь лет «шел» от полковника до генерала? Ни один из высоких руководителей не взял на себя ответственность. Как говорил сатирик Михаил Жванецкий: «Совсем не выговариваются слова: я вами руководил, я отвечаю за все».

А генералы, «праздновавшие труса», вновь обрели крылья для высокого орлиного полета, ладненько уместились на выторгованной полочке истории афганской войны и, нисколько не кручинясь, давно запив позор рюмашкой, завышагивали с гордо поднятой головой, с волевыми лицами, носами с небольшой горбинкой и раздвоенными подбородками, придающими им соответствующее выражение. И главное, донесут до сознания читателей в своих, не собственноручно написанных мемуарах, что они, любители шутки и юмора, были неумолимы, когда дело касалось выполнения полученной задачи. Не ищите подвоха в моих словах. Не я все это высказал, а генерал о генерале — Меримский о Магометове: «Салтан Кеккезович цену себе знал. Прошел через войну и хлебнул лиха. Ходил с гордо поднятой головой. Казалось, что к нему не подступиться, а в действительности был доброжелательным человеком, любил шутку и юмор. Когда дело касалось выполнения полученной задачи, то тут он был — неумолим».