Читать книгу "Камни Юсуфа - Виктория Дьякова"

Но дареному коню, сам знаешь, в зубы не смотрят. Не пошлешь же великому князю обратно дар его… А как голод или война случится, на хлеб да на оружие менять — все сгодится. Так и остался ларец в ризнице. Почитай двадцать лет там стоит с лишком. Никакой беды от него не было. Но сказывали монахи, будто светится он иногда по ночам, да переговариваются будто камни между собой, гул голосов слышится, но очень тихо, как шорох, однако сам я никогда этого не видел и не слышал ничего. За годы, что прошли с тех пор, позабыли и про иноземца, убитого на шляхе, да и про рубины; не трогал их никто. Монастырь наш заботами государей да князей белозерских, слава Господу, не беден, в ризнице его чего не сыщешь только, каких красот.

Да и Юсуф успокоился, жил без бед, служил государю. Только недавно, сказывает Ибрагимка, снова беспокойство, которое и позабыл-то за двадцать лет, охватило его с новой силой. Опять тот чужеземец стал, на ум приходить. Юсуф в скольких походах участвовал, скольких и убить пришлось, да только тот один все не дает покоя, свербит и свербит душу. И ладно бы только мысли да чувствования мучили старика. Говорит Ибрагимка, людишки какие-то шальные шастают по Москве да о тех делах-то прошлых спрошают по кабакам, да злачным избенкам, мурзу татарского ищут; А зачем — молчок.

Страх обуял Юсуфа. Уехал он из Москвы тайно, в глухое местечко схоронился. Защиты решил у христианского Бога просить: челом бил государю окрестить обоих сынов своих, Илью и Ибрагима. Государь милостив — разрешил. Только тревога-то не унялась. Да и до нас добралась: сказывают, инородцев каких-то видали в белозерских лесах, числом немало. Коли до нас дойдут…

Игумен распорядился переглядеть весь арсенал, подновить да прикупить что надобно, город вокруг монастыря починивать и стены вверх прибавлять. Вроде и нет пока беды, да и спокойствия тоже нет. Игумен наш прозорлив, осторожность-то не повредит. Ты уж, князь, из Москвы побыстрей воротайся, а коли пошлет тебя государь по новым делам, оставь нам кого из людей своих, в ратном деле мастеровых, Никитку Ухтомского, али еще кого, на всякий случай, чтобы оборону могли помочь держать. Людей-то мы соберем, за монастырь в нашей земле каждый заступится, да ведь организовать все надо…

— Не волнуйся, батюшка, — пообещал князь, — людей оставлю обязательно. Только, может, и нет причин для беспокойства, может мурза на старости лет здоровьем не силен стал, или мусульманский Бог его покинул, или нагрешил где сильно, вот и кается теперь…

— Все может быть, — сокрушенно покачал головой Геласий, — да вот только днями до тебя сказывал мне игумен: камни те к хозяину просятся…

— Как это?

— Не знаю. Что от игумена слыхал, то и говорю. Хозяин, видать, недалеко, прости Господи, — Геласий перекрестился.

На некоторое время воцарилось молчание. Князь поднялся и прошел по келье, раздумывая:

— Ладно, — решил он, — встречусь я в Москве с Ибрагимкой и Юсуфа навещу. Постараюсь разузнать, что к чему. Только вот хочу еще рассказать тебе, батюшка, свою тревогу сокровенную, — он снова присел на скамью рядом с Геласием. — Изменщик среди людей моих завелся. Мне государь к литвинам ехать повелел; и поначалу изворотами думных дьяков, да тонкостями посольской науки добились мы выгод немалых для земли нашей. Но стало известно княжеским советникам то, что как зеницу ока храним в секрете: нужду в ратях на черте Засечной, да раздор между воеводами нашими. Они прямиком воспользовались знаньем своим — от уступок отказались, да свои требования представили. Думаю я, батюшка, неоткуда им узнать о делах наших, если кто-то из русичей не донес им.

— А не было ли в переговорах тех интереса Сигизмундова или тевтонских выгод? — серьезно спросил Геласий

— Как не быть, — ответил князь, — они за каждым шагом нашим как псы по следу вынюхивают.

— С этой стороны беды не жди, — успокоил его Геласий, — опалы не будет. От митрополита известно мне, что царь к переговорам тем охладел. Новая война грядет. А после там уж увидим. Докладывай смело, старайся больше страсти к битве в нем разжечь, успехи и труды своих людей особо выдели, а о подозрениях да сомнениях и слова не молви: наблюдай. Если кто помимо тебя обмолвится — отрицай. Неуспех переговоров сейчас царю на руку, а вину всю на литвинов и спиши. Пускай думные дальше думают, а тебе скоро придется сменить бархатные одежды на бахтерцы, да саблю точить. Ты царю хорошую весть везешь, нужную, и в Москву въехать должен победителем, назло Голицыным да Трубецким, чтобы языки-то поприжали. Государю повод необходим к войне, вот ты его ему и предоставишь. А за своими людьми присматривай, сторонись общих разговоров. Всякое может быть, да подтверждения нужны. А ну, как невинного под приговор подведешь? Разумеешь меня?

— Благодарствую, батюшка, за совет, — князь поднялся. — Пора мне. Завтра отстою обедню святому Кириллу — и в дорогу.

— Ну, с Богом. Храни тебя Господь, — Геласий снял со стены икону Богоматери, Алексей опустился на колени, склонив голову.

— Благословляю тебя, — иеромонах перекрестил князя иконой. — Помни, что денно и нощно молюсь я о здравии твоем и об успехах твоих, ратных и думных.

Алексей поцеловал икону, прижался на мгновение лицом к святому изображению:

— Помню, батюшка. Живота не пожалею, коли придется.

— Пойдем, провожу тебя до крыльца. Княгинюшке, красавице, кланяйся в пояс от меня. Зинка-то Голицына хоть и богата, а красавицы равной княгине Вассиане во всем свете не сыщешь. Береги ее от завистников. И сам берегись. Князю Никите Романовичу от меня поклон и благословение, Григорию тоже. На брата моего Афанасия всегда положиться можешь. У него в Москве остановишься — тоже кланяйся. Сугорским, если свидитесь — поклон. Скажи всем, как духовный пастырь, одно намерение имею и один завет для всех: чтоб род наш был един и славен. А ты — сердечная надежа наша, Алексей Петрович. С Богом, с Богом, князюшка, поезжай.

* * *

Возвращаясь в усадьбу, Алексей думал обо всем, что узнал от Геласия. Особенно встревожили его слухи об иноземцах в белозерских лесах. Леса вокруг были глухие, густые, заплутать в них легко, коли без проводника идти. Вряд ли смогли бы иноземцы, кто бы они ни были, без помощи местных изменников обойтись. Надо послать людей порасспросить народ.

Новости о притязаниях князя Андомского тоже не радовали. Алчный, самолюбивый Голенище привык добиваться своих целей, не считаясь ни с кем и ни с чем. Из Белозерского дома изгнан он был шесть лет назад за воровство, точнее за попытку воровства.

Украсть Андрюшка вознамерился все те же рубины Юсуфа из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря. А причиной послужил отказ боярина Старицкого выдать за Андрюшку свою старшую дочь Марию, которую Андрюшка приглядел как-то в Москве на пасхальных гуляниях. Мол, бедноват жених, всего лишь пятый или десятый по знатности среди своих сородичей, да и наследством не вышел, чай не Белозерский князь и даже не Ухтомский…

Через своих дружков, чтобы не вызывать подозрений, Андрюшка подговорил Марию бежать вместе с ним на смоленщину, где рассчитывал укрыться у князя Захария Сугорского, тамошнего воеводы, некогда весьма к Андрюшке расположенного. Вести из Москвы до Смоленска когда еще дойдут — а там видно будет, можно и в Литву податься. А чтобы было чем торговаться со строптивым папашей да утереть ему нос, решил Голенище выкрасть из ризницы Кириллово-Белозерского монастыря знаменитые рубины, подаренные великим князем Василием и княгиней Еленой. Когда хватятся — уже поздно будет: дочка честь не сберегла, людская молва страшна — куда папаше деваться, придется девку за ожерелье отдавать.