Читать книгу "Шаман всея Руси. Книга 2. Родина слонов - Андрей Калганов"

Начало зимы Года Смуты. Лютовка

Явился в Лютовку человечек. Тулупчик на нем добрый, такой в стужу душу согреет, на ногах — поршни медвежьи. Ни то ни се человечек, непонятный какой-то. Сам небольшого роста, с пузцом, глазки по сторонам шныряют, а с ряхи улыбка не сходит. Противная улыбка, неискренняя, словно рыбьим клеем приклеенная. Сказался мужичок Божаном. А ни кто он, ни что, обществу не поведал. Впрочем, людины особо и не допытывались, захочет — сам скажет. К чему незнакомца расспросами неволить?

Но пришлец души не раскрывал, таился. И чванился. Говорил, мол, человек он большой, значительный, у самого Истомы не в последних. А что лютовичам Истома?! В захолустье, где стоит Лютовка, и мытари-то княжьи не всякий год заглядывают, а уж о князе и говорить не приходится. Коптит ли Истома по сей день белый свет или уже усоп князь, лютовичам без разницы.

А Божан все в кабак захаживал, поил огнищан на дармовщинку медовухой да выведывал, выспрашивал. И все-то ему интересно: уродилась ли репа, не хворала ли скотина, дожди были ли в достатке, не перевелась ли рыба в реке, не озоруют ли тати по лесам... А более всего вынюхивал, не знает ли, мол, кто, где найти Отца Горечи, дескать, слава о нем великая по земле полянской идет. Людины отнекивались, а он все свое гнул. Мол, дорожку указал купчишка один, что в Куябе торгует. Мол, сказывал купчишка, что-де в Лютовке колдун великий живет, Отцом Горечи прозванный. Де, колдун тот самому Чернобогу пасынок, нечисть всякая у него на побегушках, и даже Морена слову его внемлет!

Про купчишку-то людины знали, но веры к пройдохе у них не было. За гривну мать родную продаст! Вот и их, верно, продал. Харей того купчика звали, а к лютичам он прибился из корысти, потому как тайный знак братства многие двери открывал. Видать, польстился Харя на посулы, да и впрямь указал дорожку пустобреху... Только вот пришлец здесь без надобности, потому человечишка пустой и веры в нем нет.

Лютичи поглядели на чужака денек-другой, блазню его послушали, а потом и сказали: «Мы, мил человек, не знаем никакого Отца Горечи, а про братство лютичей слыхом не слыхивали, шел бы ты от греха...»

Другой бы собрался и поминай, как звали. А этот опять за свое.

Надоело лютичам. Улучили момент, когда пришлец в корчме сидел да медком наливался, и накинулись разом. Мужик даже вякнуть не успел, как оказался на полу с кляпом во рту.

Сперва хотели тут же и кончить Божана, но, обмозговав, решили, что не их это дело судить, кому жить, а кому к пращурам отправляться. На то Отец Горечи имеется. Бросили мужика в поруб и стали дожидаться предводителя. Не сегодня завтра явится Отец Горечи в селение — в канун полнолуния он завсегда избы обходит да над каждым порогом заклинания шепчет — вот пусть и разбирает.

А ходока отправлять на болото, в логово предводителя (жил Отец Горечи посреди топи на островке небольшом), лютичи поостереглись. Не жалует Отец Горечи гостей незваных, проклянуть в сердцах может, майся тогда...

Лето Года Смуты. Куяб. Двор Любомира

Радож вошел в круг и, покрутив ус, веско сказал:

— Видим, в бою разума не теряешь, видим — хитер, недруга в ловушку заманишь и себя, и дружину, тебе порученную, сохранишь. Добре, добре... Верно говорю, хлопцы?

Тем временем Кудряш очухался и встал, потирая макушку.

— Видать, богам не по нраву распевки твои пришлись, — не преминул съязвить Радож. — Тебе, балбесу, наука...

Кмети захохотали. Кудряш, против обыкновения, отмалчивался, хоть справному воину и не пристало затаивать обиду на задиристые шутки, а пристало отвечать тем же.

— Вдругорядь любовные присловья на битье шепчи, в них-то, небось, толк больший знаешь, чем в частушках бузовных, — под хохот товарищей жалил широкоплечий, конопатый кметь по имени Крапива. — Глядишь, и нашепчешь удачу...

Кудряш понял, что бычиться себе дороже — заклюют. Тряхнул кудрями, подбоченился.

— Тя, Крапива, — плюнул под ноги Кудряш, — хоть под любовные пришепты, хоть под заупокойные песнопения ромейские, хоть без звука всякого — один хрен, бить противно.

— И что так?

— Да вишь ты, дело-то какое, уж больно вонюч ты в драке. Тебя кулаком ткнешь, ты в ответ треснешь нижним треском, а у меня нюх чувствительный...

Крапива онемел от такой напраслины, на шее вздулась жила.

— А и точно, — взвился острослов, стоящий в круге, — то ж всем известно, что Крапива до гороха охоч. Ты ж, Крапива, жри его меньше, духом-то и просветлеешь!

Бедняга стоял как оплеванный, ворочал башкой, недоуменно таращась на кметей. Как так, только что Крапива потешался над незадачливым бойцом и вдруг сам превратился в скомороха? Кудряш вдруг отвесил Степану земной поклон, потом бухнулся на колени и пополз, причитая. Белбородко аж отшатнулся от неожиданности. Хлопец тянул руки к Степану, будто молил о пощаде, голосил: «Ой-то мне болюшки, ой-то мне горюшки...»

— Уймись, Кудряш, — пряча улыбку, велел Радож, — коли отвернулась от тебя удача, имей достоинство.

Кудряш словно ждал этих слов — причитать перестал, поднялся с колен и отвесил поясной поклон на все четыре стороны.

Повернулся к Степану.

— Ведун-батькович, — басовито, видно подражая Белбородко, с расстановкой проговорил он, — побил ты меня, почет тебе за то и уважение... Видать, силища за тебя встала немереная, видать, духи-помощники тебя хранят и Перун-громовержец дланью прикрывает.

— От, сын песий, — с плохо скрываемой симпатией проворчал Радож, — токмо мертвый угомонится... Вроде ведуна славит, а вроде и себя...

— Не меня старче Радож, — при слове «старче» кмети загоготали, — должон был супротив тебя, ведуна могучего, выставить, а ветрогона-Крапиву. Меня-то, убогого, ништо упокоить, другое дело Крапива. Как ветер напустит, хоть беги... И чем боле его бьешь, тем крепче тот ветер. Нету сладу! Но ты ж ведун! Ты и тучи разгоняешь. А уж поганое облако и подавно...

— Аи, Кудряш, — крикнул кто-то из кметей, — чего прибедняешься, ты ж сам тем ветром[6]хузар у Дубровки потчевал. Они за тобой, охальником, и погнались...

— Чего блазним? — продышался Крапива. — Рассердить хотите? Я ведь и ответить могу.

Кудряш скривился:

— Ох, братцы, заткните там у него чем-нибудь... Ох, не могу, смердит... Ты бы это, Крапива, в кусты, что ли, сходил. Мы ж не тати, травить нас негоже!

— Да я... — Крапива выхватил засапожный нож.

— Не балуй, паря! — Алатор сжал его запястье, нож звякнул о камень. Кто-то схватил Крапиву за плечи. — Хочешь ответить, выходи на круг, да на кулачках и ответь...

— В ножи... — рвался Крапива, — убью...