Читать книгу "Каменный век. Книга 1. Род Волка - Сергей Щепетов"

«Ну, вот и все, – думал Семен, глядя на удаляющийся берег. – Еще одна покинутая мною стоянка: пришел, обосновался, пожил несколько дней и двинулся куда-то дальше. Мусор сожжен или закопан, костер потушен. В ТОМ мире таких стоянок были сотни, а в ЭТОМ – первая… Здесь мне и мусорить-то нечем, разве что ракушками. Интересно, что бы я делал, если бы на них не наткнулся? Грибы собирал? Вообще-то, их тут в лесу полно – и пластинчатых, вроде сыроежек, и трубчатых, похожих на подберезовики. Только… В книжках сплошь и рядом пишут, что люди, оказавшись в лесу без продуктов, питаются грибами. А вот я, отработав полтора десятка полевых сезонов, этого юмора так и не понял. Известно, что в белых, к примеру, грибах полно белка – почти как в мясе. Но что от него толку, если он почти не усваивается организмом? Это я и читал, и на практике проверял. То есть набить желудок грибами, конечно, можно, даже ощущение какой-то сытости появится, но сил от этого не прибавится – совершенно точно. Неспроста же всякие лесные народы, типа эвенов или эвенков, грибы как пищу не воспринимают. А вот наши русские люди грибы собирают и заготавливают испокон веков. Впрочем, таких „странностей“ в нашей жизни полно. Вот, скажем, картошка – это очень калорийный продукт питания. А капуста? Или огурцы? В них же решительно ничего нет – одна калория на тонну, сплошная вода и клетчатка! Спрашивается: зачем? А – вкусно!

Чем, интересно, питался наш народ до того, как Петр I внедрил картошку? Понятно, что хлебом и крупами. А чье же место заняла картошка, какой овощ вытеснила? Ответ: репу. Исключительно популярный, неприхотливый и урожайный корнеплод! И при этом совершенно пустой! Нет в нем ни белков, ни жиров, ни углеводов. Точнее, есть, но о-очень мало – как в траве или листьях, которыми кормятся травоядные животные. Так им и жевать приходится чуть ли не круглые сутки. Отсюда мораль: тратить силы на добывание низкокалорийного продукта смысла мало.

Взять, к примеру, мою ситуацию: сколько уже дней прожил на ракушках и раках, а чувствую себя вполне прилично (правда, по большой нужде сходил всего два раза, но это мелочи). Спрашивается, почему? Во-первых, они калорийные, а во-вторых (увы!), просто потому, что еще жирок домашний не растратил, запасы еще остались. Тут ведь какая тонкость: в начале полевого сезона человек редко чувствует себя по-настоящему голодным и не ощущает прямой связи между своим физическим состоянием и количеством и качеством пищи. Он как бы живет на старых запасах. А вот когда отходишь два десятка маршрутов по пересеченной местности, когда станешь худым и стройным, начинаются всякие приключения. Не поев вовремя, ты рискуешь, например, не успеть засветло дойти до лагеря. Тебе придется садиться на „холодную“ ночевку, а это очень неприятно. Поэтому опытные люди осенью таскают с собой два-три сверхнормативных куска сахара – топлива, так сказать, для последнего рывка.

Из всего этого следует, что мне пока что питаться каждый день не обязательно, хотя есть, конечно, будет хотеться. А что я, собственно, буду употреблять сегодня? Вряд ли ракушки встречаются везде – там просто была удобная для них илистая отмель. Да и, честно говоря, не лезут они в меня больше. Как же быть? И вообще, куда я плыву и зачем?!»

Семен стоял на плоту с шестом в руках. Облаченный в самодельную рогожу, обвязанную лыковыми веревками. На шее у него висели ботинки, связанные шнурками. Плот двигался со скоростью километра три в час примерно посередине русла. Точнее, Семен надеялся, что он находится именно в русле, а не в одной из проток. Справа крутой обрывистый берег, а слева заросли, сквозь которые ничего не видно. Если он окажется в протоке, которая обмелеет, то плот придется бросать или разбирать и перетаскивать на глубокую воду – перспектива настолько неприятная, что лучше о ней не думать. Семен и не стал этого делать, а принялся размышлять о своей голове.

Крайне неприятно осознавать, что, оказавшись в критической ситуации, ты к тому же еще и болен – это выглядит прямо-таки предательством со стороны любимого организма. Пока Семен возился с рогожей и плотом, у него обнаружились приступы острой головной боли, чего никогда ранее не наблюдалось. Они повторялись с удручающей регулярностью – один-два раза в день, правда, каждый следующий был немного слабее предыдущего. Это с одной стороны. А с другой – он вдруг обнаружил странные изменения в своей памяти: кажется, он обрел способность вытягивать из нее информацию, которую давным-давно позабыл. Началось с того, что, отлеживаясь как-то раз после приступа, он вдруг поймал себя на том, что мысленно перечитывает (страницу за страницей!) роман Федосеева «В поисках Джугджура». А ведь читал он его еще в школе и особого удовольствия не получил: приключений там немало, но они разбавлены очень большим количеством текста, неинтересного для подростка. Шутки ради Семен попытался вспомнить учебник по кристаллографии – науки для него совершенно темной и полностью забытой сразу после экзамена. И вспомнил! Надо же, как интересно… А главное, очень актуально в данной ситуации! Но, собственно говоря, почему бы не попробовать вспомнить что-нибудь полезное? И он стал вспоминать.

«Ну, например, есть такой термин: „мамонтовая фауна“. Это что? Точнее – кто? Сейчас, сейчас… Ага: мамонт, овцебык, пещерный медведь (что, тот самый?!), олень северный, олень большерогий, шерстистый носорог, бизон, лошадь, волк, песец, заяц и так далее. Да, еще в учебнике было что-то про совсем нехорошего зверя, кажется, „пещерный лев“ называется. Только он не лев и не тигр, а нечто среднее, но о-очень большое и свирепое (так вот чьи следы я видел на водопое!). Ну, собственно, все логично: раз есть травоядные, значит, должны быть и хищники. И конечно, в природе все по ранжиру – большому охотнику большую добычу. Мамонтов и носорогов едят эти самые тигрольвы, бизонов и оленей – волки, а всякую мелочь, соответственно, песцы и лисы и… собаки. Появилась эта веселая компания, кажется, пятьдесят тысяч лет назад, а вымерла около десяти-одиннадцати тысяч лет назад. Примерно в это время на юге бурными темпами начало развиваться производящее (сельское) хозяйство. Что-то тогда странное произошло в мире, науке не вполне понятное: ледник стал быстро таять, климат как бы потеплел, но при этом масса мамонтов оказалась заживо погребенной в вечной мерзлоте. Они там до сих пор лежат почти свеженькие».

Попутно Семен вспомнил массу интересного о выделке шкур (очень трудоемко!) и сухожилий. Это была, безусловно, ценная информация, но пока бесполезная, так как никаких шкур у него не было. Правда, один раз он чуть не заполучил шкуру, точнее – шкурку.

В прибрежных зарослях мелькнул заяц, и Семен мысленно позвал его: «Куда бежишь, длинноухий? Иди лучше ко мне. Иди сюда, серый! Иди, иди, не бойся, не бойся, иди, маленький!» Он примерно с полминуты посылал свой призыв в адрес куста (очень зайчатины захотелось), и, что самое удивительное, зверек как бы послушался – показалась мордочка с прижатыми ушами! Обмирая от страха, припадая на лапы, явно помимо своей воли, зверек стал медленно продвигаться в сторону человека. Это настолько изумило Семена, что он ослабил свой «призыв» и начал шарить вокруг в поисках походящего камня. Заяц мгновенно понял его злые намерения и исчез.

«Однако! – озадаченно почесал тогда затылок Семен. – Может быть, я, как библейский Адам, стал понимать голоса зверей и птиц?! Точнее – они меня? Хотя, с другой стороны, кажется, и я кое-какие заячьи мыслишки уловил, только они оказались совсем куцые: „Ой! Что это?! Ой, как страшно! Зачем он зовет меня?! Ой!“ Мда-а-а… „Философских“ объяснений всему этому может быть, пожалуй, целых три: либо я схожу с ума, либо в условиях „информационного голода“ раскрепощаются скрытые возможности мозга, либо (самое вероятное!) Стив со своей машиной что-то мне повредил в башке. Кстати, теперь вспоминается, что он тогда нес про перегрузку коры головного мозга, которой случиться не может ни в коем случае. Почему не может, мне не вспомнить, потому что в момент рассказа я отвлекся на что-то, а вот возможные последствия… Как это будет по-русски? Ага, ага… Попросту говоря: смерть, безумие или некие „функциональные изменения непатологического типа“… Ну, ладно, придется смириться, ведь лечить меня все равно некому. Будем надеяться, что хуже не станет».