Читать книгу "Дагги-Тиц - Владислав Крапивин"

— Ребята, в «Комсомольском» кино завтра «Остров сокровищ» пойдет. Может, насобираем на билеты, чтобы все вместе?..

«Комсомольским» в просторечии именовался кинотеатр имени 25-летия ВЛКСМ, тот, что рядом с главным, с «Темпом».

— Да ну, я его сто раз смотрел, — с длинным зевком сказал Синий.

— Ну и что? Его можно тыщу раз смотреть, — сказал Лодька.

— Там такие песни… — поддержал его Сидоркин.

— Йо-хо-хо, веселись, как черт… — деловито вспомнил Вовка Неверов.

— Это не самая лучшая там песня, — задумчиво сказала Зина. — Мне больше всех там нравится «Я на подвиг тебя провожала»… Помните ее?

— Я мотив помню, а слова еле-еле, — признался Вовка. — Посмотрю опять, тогда вспомню заново…

Остальные молчали.

— Боря, Гарик, а вы помните? — спросила Зина.

— Я помню, но петь ее никогда не буду, — сумрачно отозвался Борька. — Потому что она девчоночья…

— Ну и глупо, — огорчилась Зина.

— Ну и что же, что девчоночья? Она все равно про героев, — вдруг тихо проговорил Фонарик, который обычно ни с кем не спорил. Он сидел, прижимаясь теменем к дровяному торцу и смотрел куда-то перед собой и вверх.

Он, Фонарик, был храбрый человек. Не только в рискованных играх, но и вообще. В добрых делах — тоже. Он, видимо, понял, что Зине хочется услышать эту песню. (А может быть, и еще что-то почуял — словно заглянул в недалекое будущее). Никто не просил Фонарика, но он вдруг вздохнул и запел негромко, словно для себя:

Я на подвиг тебя провожала,

Над землею гремела гроза.

Я тебя провожала,

Но слезы сдержала,

И были сухими глаза…

Никто не удивился. Просто все притихли и сидели осторожно, словно у каждого на руках был уснувший котенок, вроде Зининого Бобы. Даже Борька смотрел без сердитости.

«Зря он так с Зиной, — думалось Лодьке. — Но, наверно, он это от неловкости. Чтобы не показаться чувствительным… А если что-нибудь случится… ну, когда «если ранили друга», он ведь тоже бросится на помощь…»

Ты в жаркое дело

Отважно и смело

Иди, не боясь ничего…

…В кино сходили через два дня. Всей компанией. Даже Синий пошел, потому что одно дело смотреть фильм просто так, а другое — вместе со всеми.

А из пистолетов Лодька и Борька больше не стреляли. Спрятали их у себя в укромных местах. Если у тебя оружие, не обязательно палить из него каждый день. Достаточно ощущения, что оно есть. На случай какого-нибудь «жаркого дела»… А для обычных стрелковых забав и состязаний вполне достаточно простых рогаток — их таскал в кармане каждый, даже старшие…

Впрочем, скоро интерес к стрельбе совсем отодвинулся, сменился другим увлечением — шпагами. И пошло это опять же от Лодьки и Борьки.

Непобедимый Диего

Напротив Андреевского дома, по другой стороне Первомайской, тянулся сад с жидкой желтой акацией — тоже Андреевский. Посреди сада стоял обшитый досками, одноэтажный Клуб железнодорожников. Он был бы похож на большой сарай, если бы не украшенная карнизами надстройка, венчавшая центральную часть клуба. Она придавала деревянному строению архитектурную завершенность. Тем более, что на треугольном фронтоне надстройки красовался написанный на круглой фанерине герб Советского Союза, а под ним тянулся красный с белыми буквами лозунг: «Слава героям послевоенной пятилетки!»

Позади клуба лежало изрядно заросшее футбольное поле, на котором разрешалось гонять мяч всем желающим. Но главное не это. Главными были фанерные афиши, прикрепленные проволокой к литой решетке у входа в сад и клуб. На одной всегда синело осточертевшее слово «ТАНЦЫ», на другой часто менялись объявления о фильмах. Обычно это были старые, всем известные картины, однако порой вдруг било яркой краской по глазам незнакомое название. В таком случае над названием стояли многозначительные слова: «Первым экраном». Это значило, что фильм в городе Тюмени показывается впервые. Почему же не в главном кинотеатре «Темп» или хотя бы не в «Комсомольском» (тоже центральном)? Похоже, что городские власти опасались упреков других властей (еще более высоких и строгих), что «вы излишне пропагандируете буржуазное киноискусство». Ведь фильмы-то эти были не про героев пятилетки, не про отважных советских летчиков и разведчиков, не про жизнерадостных колхозников, собирающих небывало высокие урожаи. Они были иностранные и трофейные. С захватывающими душу приключениями пиратов, рыцарей и путешественников, но… Герои таких кинокартин восхитительно владели мечами и шпагами, проявляли небывалую храбрость, отстаивали справедливость, и все же они были оттуда — из чуждого нам буржуазного мира. Значит — не наши. Значит, восхищаться ими следовало с осторожностью…

Впрочем, немало трофейных фильмов шло и в «Темпе». «Приключения Робин Гуда», «Башня смерти», «Газовый свет», «Королевские пираты», «Остров страданий», «Сети шпионажа», «Путешествие будет опасным»… Но иногда киношное начальство словно спохватывалось (или получало от партийного начальства нагоняй) и очередную трофейную киноленту стыдливо загоняло на клубные экраны…

На следующий день после испытания пистолетов, Лодька отправился, как обычно, на улицу Герцена и увидел через дорогу киношное название, от которого стукнуло сердце: «Таинственный знак». Лодька галопом пересек булыжную мостовую (перед испуганной мордой кобылы, впряженной в тряскую пролетку) и, часто дыша, прочитал над крупными буквами другие, помельче: «Первым экраном. Заграничный художественный фильм». Все было ясно! Сердце застукало крепче. Афиша сообщала, что «нач. сеансов — 14, 16 и 18 ч.»

У прохожего железнодорожника Лодька спросил «сколько времени». До сеанса «14 ч.» оставалось десять минут. К Борьке и обратно — никак не успеть. Что поделаешь… Лодька выудил и кармана своих «пузырчатых», давно не помнивших об утюге брюк мятую трешку. Билет стоил два рубля. В пыльном фойе у кассы стояли всего трое пацанов и бабка с девчонкой дошкольного размера. Видимо, слух о новом «трофее», не разнесся еще по Тюмени.

…Потом, уже взрослый, Всеволод Сергеевич смотрел немало всяких вариантов про отчаянно храброго, неуловимого, укрытого под черным плащом и маской борца за справедливость Зорро. Иногда — с интересом. Но не было уже ничего похожего на тот восторг, который он испытал в начале августа пятидесятого года в темном, пахнувшем сухим деревом и мышами зале, когда на мигающем черно-белом экране изящный и неуязвимый дон Диего своим звонким клинком наводил порядок в захолустном старинном Лос-Анжелесе… И когда он этот порядок навел и метнул в потолок уже ненужную шпагу, Лодька, булькая от восхищения, помчался к Борьке.

— Такое кино!.. Отец думал, что он трус и жалкий фокусник, а он… Они за ним толпой, а он шпагой р-раз, р-раз, и в заросли! А потом приходит в дом и улыбается, как ни в чем не бывало. А на стенах уже везде его знаки — буква «зэт»!.. Борька, там бои на шпагах почище, чем в «Железной маске»!..