Читать книгу "Чумные псы - Ричард Адамс"

Шустрик поднял морду и слегка толкнул ею в спину лежащего рядом Рафа.

— Не поранился, приятель?

— Я уж не чаял выбраться, покуда не свалился. Теперь порядок. Устал только. Спать охота.

Шустрик носом чуял длинную кровавую царапину на боку у Рафа. Он полизал ее и ощутил вкус железа и жирной сажи, отдающей сгоревшими морскими свинками, которая осталась на стенах воронки. Мало-помалу дыхание Рафа становилось ровнее и тише. Шустрик ощутил, как мышцы на бедре его товарища обмякли под его языком. Вскоре и он сам, разомлев в тепле и успокоившись, задремал вслед за Рафом. Он больше не лизал его и уронил голову на лапы, которые вытянул так, чтобы они касались теплой стенки топки. Через несколько мгновений он заснул.

Больше трех часов проспали в топке два пса, набираясь сил после своего побега из собачьего блока и всего того страха, которого они натерпелись, пролезая через тесную трубу. А снаружи дождь пошел сильнее, ровные струи его непрерывно текли из сплошного облачного покрова, такого низкого, что из-за него не было видно вершин самых высоких холмов в округе. Луну заволокло, и теперь почти полная тьма застилала окрестности, где на многие мили вокруг были только скалы и папоротник, вереск, мхи и черничники, рябиновые рощи и торфяные болота.

Постепенно топка остудилась до температуры окружающей их тьмы, и вскоре ветер переменился на юго-западный, принеся с собой новый дождь из устья Даддона, и принялся сильно задувать в дверцу топки и в поддувало. Шустрик заворочался во сне, почувствовав, как в заднюю лапу ему впилось острое расщепленное ребро морской свинки. Ребро прокололо кожу, и он очнулся.

— Раф! Проснись!

Ответа не последовало, и Шустрик стал толкать его мордой в бок:

— Вылезай из листьев, Раф, вылезай из воды! Нам нужно двигаться дальше!

Раф сонно поднял голову:

— Никуда я не пойду. Здесь останусь.

— Нет, ты не понимаешь! Там свобода, дождь!

— Чем тебе плохо здесь? Тепло и сухо.

— Нет, Раф, нет! Белохалатники, железная вода, табачный человек! Грузовик! Нужно выбираться отсюда!

Раф встал и потянулся, насколько это было возможно в тесной топке.

— Некуда отсюда выбираться.

— Да есть же, есть! Ты только понюхай! Шустрик так и дрожал от нетерпения. Раф стоял неподвижно, словно размышляя.

— Некуда отсюда выбираться, и нету никакой свободы, — произнес он наконец. — Ничего нигде нету… Плох этот мир для животных. Я-то знаю.

— Раф! Что-то не тем от тебя запахло — уксус, керосин и еще кое-что похуже… Ну и вонища! Я жил снаружи, у меня был хозяин. И я-то уж знаю, поверь!

— Какая разница?

— Разница есть. Давай-ка вылезать из ямы. Ты первый.

Распахнув дверцу топки пошире, Раф глянул в дождливую тьму.

— Иди-ка ты лучше один, — сказал он. — Для меня эта дыра слишком маленькая.

— Вперед, Раф, вперед! Я следом.

Черный как ночь Раф втянул голову обратно, вжался в пол и прыгнул головой и передними лапами прямо в черную дыру и перекрыл ее. Было слышно, как его когти скребут и скребут железо снаружи.

— Вперед, Раф.

Ответ Рафа дошел до Шустрика в искаженном звуке, пройдя через поддувало, находившееся под решеткой.

— Слишком узко!

— Подерись-ка с ней, укуси ее!

Раф беспомощно барахтался, от усилия пуская ветры, покуда его живот скользил по железу. По ходу дела Раф своей отчаянно болтающейся задней лапой больно лягнул по морде зазевавшегося Шустрика.

— Давай, Раф, работай, чтоб ты пропал!

Однако Раф стал задыхаться. Шустрик с ужасом осознал, что усилия его товарища с каждым мгновением ослабевают. Теперь он уже вовсе не продвигался вперед. А дело заключалось в том (причем Шустрик не мог этого знать), что поначалу Рафу удавалось упираться передними лапами в вертикальную кирпичную стену топки, но чем дальше он продвигался, тем слабее становился упор. И теперь, проделав две трети пути, Раф оказался совершенно беспомощным, не имея возможности ни зацепиться, ни оттолкнуться. А внизу, за его спиной, Шустрик в приступе отчаяния почувствовал, что голова его так и раскалывается от боли и что в нем закипает какая-то волчья ярость, готовая сожрать его целиком, мечущегося в железной топке посреди золы и горелых костей.

— Проклятые белохалатники! — вопил Шустрик с пеной на губах. — Проклятая Энни, проклятый полицейский, проклятая белая машина… Будьте вы прокляты все, будьте вы прокляты! Вы убили моего хозяина!

В это мгновение зубы Шустрика сомкнулись на ляжке Рафа. Тот, взвыв, неведомо как дернулся всем телом и, ободрав себе поясницу о квадратную раму, вывалился из трубы прямо в разлившуюся под ней грязную лужу. Едва он успел перевести дух и почувствовать боль, как Шустрик оказался рядом с ним. Тяжело дыша, он лизал Рафу морду, не обращая внимания на потоки дождя, хлеставшего по спине.

— Ты в порядке?

— Ты же укусил меня, дворняжка поганая!

Шустрик неподражаемо изобразил удивленную мину:

— Кто? Я? Да ничего подобного!

С некоторым трудом Раф поднялся и обнюхал Шустрика:

— Да, я чую, это был не ты. Но кто-то меня все-таки укусил. — Раф помолчал, затем лег обратно в лужу. — Больно…

— Поднимайся и топай за мной, — раздался из темноты голос невидимого Шустрика, о присутствии которого говорил теперь лишь его запах, доносившийся откуда-то спереди.

Раф встал и заковылял следом на трех лапах, ощущая ими незнакомое соприкосновение с гравием, веточками и грязью. Это успокоило его и утихомирило боль, приведя его в согласие с действительностью. Раф попытался ковылять быстрее, потихоньку перейдя на неловкий бег, и вскоре догнал Шустрика подле угла здания.

— Куда теперь?

— Да куда угодно, — ответил Шустрик. — Лишь бы убраться отсюда подальше до рассвета.

СТАДИЯ ВТОРАЯ

16 октября, суббота

В полумиле к северу от Лоусон-парка над дубовым лесом вставал бугристый холм Конистонский Монах. Там и сям подле реки виднелись полуразвалившиеся каменные овчарни — «хоггусы» (или «хог-хаусы» — «хоггами» в Озерном Крае называли бычков), — над крышами которых рябины простирали свои гибкие ветви с тринадцатипалыми листьями. Тому, кто идет через Конистонский лес из Ястребиной в Нибтуэйт или из Сатеруэйта на Маковицу, за каждым преодоленным гребнем холма открывается новый, еще выше, и так, пока не достигнешь водораздела, — и все неподвижно, тихо, разве что журчат сбегающие ручейки да какая-нибудь овца шарахнется из папоротника и поспешит убраться подальше от возмутителя спокойствия, будь то человек или животное, — вот, собственно, какой край лежал в лучах серебряного рассвета и мокнул под низко нависшими облаками, продуваемый восточным октябрьским ветром.