Читать книгу "Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина"

Замужние горожанки, уставшие от скучной обыденности своих супругов, порой бывали доступнее в любви и куда изобретательнее в сокрытии ее следов. Но Йохан в отличие от преуспевшего на этой амурной ниве лейтенанта Хольмстрема не хотел заводить интрижки со зрелыми дамами, слишком живо напоминавшими ему подруг матушки.

Здесь, на постое в мирном доме мариенбургского торговца герра Мейера, у Йохана впервые за его недолгую, но бурную солдатскую жизнь появился излишек времени, чтобы задуматься о многом, о чем просто некогда было подумать раньше в череде бесконечных походов, тревог, лагерных трудов и скоротечных стычек. Раньше, зябко кутаясь в солдатский плащ у походного костра, он забывался тревожным сном, являвшим ему отрывки образов пережитого за прошедший день и грядущего завтра. Словно и во сне продолжал нести свою службу. А на теплой постели слишком часто снился дом, крыльцо родной усадьбы, на котором стоит матушка и ждет из дальних краев своего непутевого сына… Даже сестры, которых неразумный мальчишка Йохан считал раньше глупенькими болтушками, теперь снились по-другому! И Эбба, и Айна, и Бригетта, и Эдит, и Бленда, и даже эта сопливая маленькая Мэрта, которая вечно любила хныкать и жаловаться по каждому пустяку! Оказалось, что всех их бесстрашный солдат Йохан трогательно любит, а по родному дому скучает… Теперь он поневоле вспоминал слова уппландского пастора о том, что негоже бросать свое и зариться на чужое, и стал даже захаживать в церковь, послушать проповеди мариенбургского священника. В смысле, не тогда, когда капитан строем гонял зевающую роту на воскресное богослужение, а сам по себе, для души. Тем более что в местном деревянном соборе служил не какой-нибудь скромный провинциальный пробст, а сам преподобный Глюк, суперинтендант святой лютеранской церкви Ливонии, признанный богослов, увенчанный лаврами учености. Впрочем, несмотря на все важные титулы, говорил этот служитель Божий, как истинный златоуст: красиво и понятно, со всей своей паствой и словно бы с каждым в отдельности. Однажды, совсем оттаяв душой, Йохан стал звать своего нового друга, лейтенанта Хольмстрема, делившего дни между службами Бахусу и Амуру, послушать христианскую проповедь преподобного Глюка.

— Ты что-то стал набожным, парень, — рассмеялся Хольмстрем. — Меня уволь! Я старый упсальский студиозус и верный уппландский драгун, следственно, хорошую выпивку и красивую бабенку предпочту любой церковной службе. Да и что нового могут сказать мне попы?

— Слышал бы ты, как чудесно говорит местный пастор! Лучше старика Бьорка дома, в Уппланде… А ведь и тот был мастер плести из слов сети! — расчувствовался Йохан.

Тут лейтенант Хольмстрем слегка протрезвел и велел Йохану не распускаться. «Хуже нет спокойного прозябания на квартирах, — сказал он. — Хочешь не хочешь, а вспомнишь, как славно да уютно жилось дома, и загрустишь. Во всех нас сидит этот печальный бес, Йохан!» Трубач было возразил, что светлая тоска по дому — не от нечистого, а вовсе наоборот. Но лейтенант отрезал: «Слушай, солдат, раз я сказал — бес, значит — бес. Мне лучше знать, я без пяти минут бакалавр наук и без трех — капитан! Вот и ты загрустил по дому, по мирному житью, а значит — размяк. А на войне так: размяк — значит, пропал!»

Возразить Йохану было нечего. Он и сам понимал, какое разрушительное действие на его воинскую сущность оказывает этот «бес» или, скорее, ангел. Но так как ангел оказался предпочтительнее, на вечернюю службу в собор Йохан все же пошел.

— Пойду и помолюсь Богу, чтобы нам когда-нибудь вернуться домой живыми, — твердо заявил он Хольмстрему. — Вы, герре лейтенант, при всем желании не сможете приказать мне не ходить. Нету в королевских воинских артикулах такой статьи!

Но командир только отмахнулся от него, словно от мухи. Девушка, прислуживавшая в трактире, как раз подала Хольмстрему шипящую на сковородке яичницу с салом и так соблазнительно наклонилась над столом, что в глубоком вырезе лифа стали видны два аппетитных полукружия…

Йохан ядовито пожелал лейтенанту благоволения некого языческого бога «с луком, крылышками и голой задницей», а сам надвинул шляпу, запахнул плащ и зашагал в кирху. Смешался с толпой прихожан и у самого входа столкнулся с хорошенькой бойкой девушкой, которая в отличие от мариенбургских белокурых и светлоглазых дев оказалась кареглазой брюнеткой. Она одарила ладного молодого солдата в красивом мундире трубача сияющим взглядом озорных темно-карих глаз. Губки у этой девушки были сочные и алые, словно вишня, фигурка крепкая и гибкая, но отвесить ей какой-нибудь кавалерийский комплимент Йохану не удалось. За спиной у милашки выросла важная дама в нестарых еще летах, которая не очень-то церемонно подтолкнула девушку в спину и помешала ей заговорить с драгуном. Дама, словно пастух — овечек, вела перед собой еще троих девиц. Роль овчарки в этом уморительном стаде принадлежала противному на вид пареньку — наверное, старшему сыну.

Ситуация становилась вызывающей, а перед вызовом скандинавские воители не привыкли отступать. Йохан зашел в храм и сел рядом с приглянувшейся девушкой, в соседнем ряду. Важная дама, конечно, недовольно покосилась в его сторону, но возразить все же не решилась. Зато одернула красотку — и довольно громко. Вероятно, не без коварного желания осрамить девушку перед соседями:

— Марта, не стреляй глазами по сторонам! Ты в храме Божьем!

Так Йохан узнал, что красавицу зовут Мартой, почти как его вечно хныкавшую маленькую сестру, о которой он теперь частенько вспоминал…

Девушка смолчала, но когда ее строгая старшая спутница отвернулась, улучила момент и снова улыбнулась Йохану — как ему показалось, на сей раз приветливо и немного печально, словно приглашая его посочувствовать ее доле. Никакие замечания в мире не могли ее остановить… Потом она наклонилась к другой девице — по-видимому, сестре, и что-то зашептала той на ухо.

— Не пристало дочерям пастора шептаться во время службы, как деревенским простушкам! — одернула их дама.

«Так это девицы Глюк! — догадался Йохан. — Везет же мне на пасторских дочек!» Он широко улыбнулся девушкам, а затем, чтобы искупить невольную бестактность, вежливо кивнул им.

В этот раз Йохан впервые не слушал слов преподобного Эрнста Глюка. Более того, он не мог дождаться, когда закончится служба. Какая-то внешняя сила, природы которой молодой драгун не мог понять, влекла его к этой темноглазой красавице. «Это твоя судьба, — казалось, говорил властный и твердый голос. — Вперед, солдат!»

Протиснувшись среди неспешно направлявшихся к выходу горожан, Йохан решительно направился прямо к госпоже Глюк. Строгая дама в тот момент как раз разворачивала своих овечек в парную колонну.

— Доброго дня, почтенная госпожа пасторша! Здравствуйте, достойные девицы Глюк! Осмелюсь представиться вам, — юноша церемонно поклонился семейству, по военному артикулу держа шляпу на согнутой в локте левой руке, а правую положив на эфес палаша. — Уппландского драгунского полка полковника Веннерстедта ротный трубач Йохан Крузе. Осмелюсь добавить, я — младший сын рыцарского рода Крузе, пожалованного этим именем в стародавние времена по милости короля Мангуса Ладуласа!