Читать книгу "Тварь 1. Графские развалины - Виктор Точинов"

К тому же Спасовка – по крайней мере официально – деревней не числилась. Да и Спасовкой, честно говоря, тоже. На картах и в официальных документах везде стояло «село Спасовское»[1]. Но в разговорах именовали попросту: Спасовкой и деревней.

Вроде живущие здесь и одевались точно как в городе, и в магазине лежали те же продукты, и до Невского проспекта добраться быстрее, чем с иной городской окраины, с какой-нибудь Сосновой Поляны, – но народ другой. Это не понаехавшие отовсюду в отдельные квартиры жильцы многоэтажек – здесь не просто все знают всех, здесь корни – отцы знали отцов, и деды знали дедов, и прадеды прадедов…

Стать первым парнем тут ой как нелегко, зато если уж если стал – то ты Первый Парень с большой буквы. Здесь не город, кишащий скороспелыми дутыми авторитетами; здесь мнения складываются годами, а живут десятилетиями…

Первым Динамит был по праву, и первым во всем.

Самые крепкие кулаки и самая отчаянная голова во всей Спасовке – это важно и это немало, без этого не станешь Первым Парнем.

Первым отчаянно вступить в драку, когда противников втрое больше. Первым сигануть в речку с высоченной «тарзанки». Первым среди сверстников затянуться сигаретой под восхищенными взглядами. И первым, скопив всеми правдами и неправдами денег, купить подержанный мотоцикл и пронестись ревущей молнией по деревне (ровесники бледнеют от зависти, и верные двухколесные друзья-велосипеды вызывают у них теперь раздраженную неприязнь).

Но не единственно это делало Динамита Первым Парнем. У него был свод собственных правил, соответствующих его положению. И он не отступал от них никогда, чем бы это ни грозило: поркой ли, полученной от отца, застукавшего с сигаретой; жестокими ли побоями, когда противников оказывалось слишком много и вся сила и все умение не могли помочь; бесконечными ли конфликтами с учителями, грозящими выдать вместо аттестата справку с ровным рядочком двоек и характеристику, способную напугать самое отпетое ПТУ…

Главных правил имелось немного: не лгать, выполняя любой ценой обещанное; не бояться никого и ничего; не отступать и всегда бить первым.

Библейские заповеди: не убий, не укради и т. д. сюда не входили. Жестоким Динамита назвать было трудно – чужая боль не доставляла никакого удовольствия. Можно сказать, что он жил по самурайскому кодексу бусидо, суровому к себе не менее, чем к окружающим.

Слава первого драчуна и первого сорвиголовы вышла за пределы Спасовки. Динамита знали и в окрестных поселках, иные только понаслышке; он любил со смехом рассказывать, как какие-то павловские парни в словесной разборке, предварявшей очередную баталию, ссылались ему на то, что знакомы «с самим Динамитом»…

И конечно, его девчонкой была Наташка.

Да и кому еще гулять с такой красавицей под завистливыми взглядами не смеющих приблизиться соперников?

Конечно, Первому Парню.

Любой иной вариант стал бы насмешкой и издевательством над так щедро наградившей ее природой. Да и Динамит внешне был Наташке вполне под стать: не слишком высокий, со складной, не убавить, не прибавить, фигурой, со спокойным и мужественным лицом – правда, зачастую украшенным синяками и ссадинами.

Девчонки, кладущие глаз на Динамита, завистливо поглядывали им вслед и шептались, что вся щедрость матери-природы к Наташке ушла на грудь и ножки, а так дура дурой, что он в ней нашел… Врали, безбожно и завистливо врали, обаяния хватало, и ума тоже – чтобы не афишировать тот факт, что нашел не он, это она нашла и выбрала, подчиняясь древнему как мир женскому инстинкту – стремлению быть женщиной победителя …

Первым Парнем нелегко стать, но остаться им надолго еще труднее.

Обычно карьеру Первого Парня обрывает служба в армии. Первый Парень и вузовское (или, хуже того, по состоянию здоровья) освобождение от службы – суть вещи несовместные.

Но по возвращении начинают выясняться непонятные вещи: у сверстников входит в цену не умение сбить противника на землю одним ударом, или с гордо поднятой головой послать на три буквы школьную учительницу, или единым духом, не поморщившись, опрокинуть стакан обжигающего горло «шила», или нырнуть с высоченного дерева в опасном месте у разрушенной плотины, – сейчас вчерашние друзья и соратники все больше думают об образовании и о хорошей работе; нет, они еще не забыли твоих недавних подвигов, но начинают вспоминать о них уже без восхищения, не глядя на тебя как на героя и полубога – с какой-то ноткой снисхождения, как о забавах ушедшего детства, и, покурив вместе и повспоминав былое, куда-то спешат по своим делам, в которых тебе не осталось места… А за звание Первого Парня уже бьются молодые, вчерашние сопляки, считавшие за честь сбегать для тебя в сельмаг за пачкой сигарет, а теперь – заматеревшие волчата с подросшими клыками…

И девчонки-подружки, повзрослевшие и кое-что уже понявшие в жизни, не мечтают сесть к тебе за спину на сиденье старой «Явы» (длинные волосы развеваются из-под потертого шлема, сквозь кожу куртки чувствуется прильнувшая к спине упругая девичья грудь – и даже не знаешь, что возбуждает больше: это ощущение или пьянящий азарт гонки по ночному шоссе) – как средство передвижения девчонок куда больше начали привлекать «мерседесы» или, на худой конец, «жигули» последней модели…

А мать, когда рассеивается сладкий дурман шумно отпразднованного возвращения из армии, все чаще намекает, что неплохо бы устроиться на работу – и выясняется, что придется вставать к деревообрабатывающему станку на местной фабрике спортинвентаря, поднимаясь в шесть утра каждый божий день по мерзкому звону будильника, и вытачивать до одурения перекладины для шведских стенок и кии для бильярда – другой работы нет, а какая есть – не возьмут. Сам ведь, парень, выбирал профессию? – да кто же думал, что этим придется действительно заниматься, что это надолго, может навсегда, – просто тогда вконец осточертела школа и дуры-училки, а в ту путягу ходили старшие кореша, крутые парни (куда ж они подевались?), с которыми так клево оттягивался, закосив занятия – первый стакан, первая сигарета, первый мажущий помадой поцелуй с разбитной девчонкой, про которую говорят, что ее – можно…

Где все это? Ушло, исчезло, развеялось, хотя и много, очень много лет спустя поседелые дружки будут вспоминать: «Игореха-то? Да-а, первый парень был на деревне…»

…Но в то лето Динамит ни о чем подобном не задумывался.

Он был в расцвете своих девятнадцати лет (осенью заканчивалась пэтэушная отсрочка от армии) и в зените своей славы – был, когда закадычный друг-приятель Пашка-Козырь произнес равнодушно, как бы между прочим, одну фразу.

Фраза изменила все. И для самого Пашки, и для Динамита, и для многих других, – и не только на то лето, но и на долгие годы вперед.

Динамит всего этого не знал и о большей части последовавших событий не узнал никогда.

Потому что жить ему оставалось меньше недели.