Читать книгу "Гипсовый трубач - Юрий Поляков"

— Вот такая история!

— Замечательная история! — согласился Кокотов.

— А как вам концовка с первым секретарем, работающим гардеробщиком?

— Неожиданно. Прямо сейчас придумали?

— Верно! Прямо сейчас… — захохотал Жарынин и мутно глянул на Андрея Львовича. — У вас чутье! Это хорошо… На чем я прокололся?

— На матрешках. Грубовато. Может быть, вы и всю историю придумали?

— Нет, только концовку. Сама история — чистейшая правда. Могу фамилию банкира назвать. Вы его наверняка знаете: он недавно за полмиллиарда купил яхту с вертолетной площадкой, оранжереей и бассейном, в котором можно проводить чемпионаты по водному поло. Об этом много писали! А вот настоящий финал мне не нравится. Банально. Грозный первый секретарь ни в какое нищенство не впадал, ни на каком рынке не торговал, а служит председателем правительственной комиссии по расследованию преступлений коммунистического режима… Вы его знаете!

— Ну кто ж его не знает! Серьезный дед… Но концовку, сознайтесь, Дмитрий Антонович, вы снова подсочинили?

— Нет, не подсочинил, просто позаимствовал из судьбы члена Политбюро. Потому что мой первый секретарь, когда все обрушилось, от переживаний заболел раком и застрелился на даче из охотничьего ружья, чтоб не быть в тягость близким… А это, видите ли, как-то нехудожественно!

— Раком? — невольно переспросил Кокотов и пощупал шею: он где-то читал, что у онкологических больных увеличиваются лимфатические узлы.

— Вот сволочи! — выругался Жарынин.

Режиссер резко перестроился, освобождая крайний левый ряд. И вовремя: через мгновенье две автомобильные тени с пронзительным воем мелькнули и пропали за взлобком дороги, точно упали с края земли.

— Может, это как раз Гена поехал. У него в этих местах охотхозяйство, — раздумчиво сообщил режиссер. — Извините, Андрей Львович, я вас перебил! Так чем закончился ваш визит в бомбоубежище?

— В бомбоубежище? Ничем особенным. Я принял предложение и написал роман «Полынья счастья»… Перевод с английского.

— Знакомое название. А псевдоним? Какой вы псевдоним взяли?

— Аннабель Ли… — упавшим голосом ответил Андрей Львович: он как раз нащупал странное уплотнение под левой скулой.

— Достойно, очень достойно. Погодите-ка! «Полынья счастья». Ну конечно же! Эту книжку я видел у Регины и Вальки. Они страшно плевались, хохотали, цитировали мне какие-то совершенно отмороженные куски, но до конца все-таки дочитали! Поздравляю! Эти дамы мало что до конца дочитывают.

— Сочиняете? — тоскливо усомнился Кокотов.

— А вот и нет! У вас там есть место, где женщина играет в смертельную сексуальную рулетку? Есть?

— Есть… — порозовел автор «Полыньи счастья».

— Ну вот видите, прав Сен-Жон Перс: мир тесен, как новый полуботинок. А сколько вам, если не секрет, заплатили за этот роман?

— Две тысячи долларов.

— Бандиты! Меньше чем за три такие вещи не пишут! Сколько вы уже налудили?

— Шестнадцать романов.

— И сколько времени уходило на каждый?

— От двух до пяти месяцев. С перерывом на отдых.

— Когда же вы успели написать «Гипсового трубача»?

— От сна отрывал…

— Ну и как вам такая жизнь?

— Она омерзительна! — радостно воскликнул Кокотов, нащупав под правой скулой точно такое же уплотнение, как и под левой, а это значило, что он имеет дело не с увеличенными лимфатическими узлами, а с исконной анатомической пустяковиной…

— А вот я вас, дорогой Андрей Львович, везу в другую жизнь! И кстати, попутно дарю еще один сюжет для «Лабиринтов страсти». Так, на всякий случай, если мы с вами не сработаемся. Вы можете стать родоначальником нового жанра — эротической фантастики. Не пробовали?

— Фантастику пробовал. Эротическую — нет.

— Тогда слушайте! Двадцать первый век. Человечество достигло невиданных, невообразимых научных успехов! На Марсе колония землян…

— Минуточку Дмитрий Антонович, а сейчас-то какой век?

— Ах, ну да… Все никак не могу привыкнуть. Итак, двадцать второй век. Нью-социализм. Марс. Конец нудного рабочего дня в одном из многочисленных марсианских НИИ. Завтра — трехдневный уикенд.

— У них три выходных дня?!

— Конечно. Но раз в месяц. А какой отдых на Марсе? Тоска! Ну посидеть у телевизора, ну поваляться на искусственном пляже под искусственным солнцем или для экстрима, напялив скафандр, на сендцикле поноситься по дну высохшего марсианского моря. Скукота! И только одна сотрудница не может скрыть радостного нетерпения. Назовем ее хотя бы Пат Сэлендж. Фантасты почему-то любят давать героям такие краткие англоватые имена. Странно, что никому из наших не пришло в голову звать персонажи по-русски. Например, Ген Сид — Геннадий Сидоров… Или — Ал Пуг. Алла Пугачева. Разве хуже? Нет, лучше! А все проклятое западничество!

— Вы, значит, славянофил? — едко поинтересовался Кокотов.

— А вас это, Андрей Львович, смущает? — спросил Жарынин, нажимая на отчество соавтора.

— Нет, но хотелось бы знать…

— А если я скажу вам, что я зоологический ксенофоб и потомственный антисемит, вы потребуете остановить машину?

— Возможно и так…

— Тогда лучше вернемся на Марс. И вот эта наша Пат Сэлендж, чтобы спрятать туманную загадочную улыбку, низко склоняется над кульманом…

— Дмитрий Антонович, какой кульман на Марсе в двадцать втором веке?

— Да черт его знает, какой… Не важно! Над сенсорной клавиатурой она склоняется. Не перебивайте! К ней в этот миг подходит ее интимный друг, обнимает…

— Ив Дор.

— Кто-о?

— Иван Дорошенко.

— Ну, вы язва, Кокотов! Ладно, будь по-вашему, Ив Дор. Он приглашает ее в театр. Залетная труппа с Земли дает «Дядю Ваню». Войницкий в последнем акте палит в профессора из блистера, но только слегка прожигает скафандр.

— Бластера. Блистер — это упаковка пилюль.

— Согласен. Но Пат в ответ на приглашение только тихо качает головой: «Нет, милый, этот уикенд я должна побыть одна. Не сердись!» Он, обиженный, уходит, а она еще ниже склоняется к плазменному экрану своего кульмана и улыбается еще загадочнее… Вот собаки! Уже и указатель сняли!

Глава 7

Железная рука штабс-капитана

Бранясь, Жарынин затормозил, съехал на обочину и, рискуя свалиться в кювет, стремительно сдал назад. Действительно, в том самом месте, где от трассы ответвлялась, пропадая меж деревьев, узкая асфальтовая дорога, стоял трехметровый бетонный столб, позеленевший от времени. К нему, судя по остаткам ржавых болтов и уголков, прежде крепился большой указательный щит. Теперь же вместо него торчала кривая фанерка с неровными буквами, наляпанными синей масляной краской: