Читать книгу "Двойная жизнь - Мари Хермансон"

Иногда все же на нее надевали красивые вещи – когда приходило приглашение на обед к бабушке, перед приходом доктора Виллениуса, врача матери, или перед походом в оперу.

В таких случаях мать ставила ее в ванну посреди груды грязного белья, плававшего вокруг в холодной воде, и отмывала, как какую-то вещь. Она скребла ее жесткой щеткой, а когда смывала с волос шампунь, не обращала никакого внимания на то, что он стекал дочери в глаза. Ивонн иногда получала свежие платья, и тогда старые оставались лежать в ванне в грязной жиже для замачивания в ожидании большой стирки, которая так и не наступала.

У бабушки всегда было настолько чисто и уютно, насколько грязно и неряшливо у матери Ивонн. Они все трое сидели в красивой комнате и обедали. Мать без устали щебетала, рассказывая о посещении оперы и о школьных успехах Ивонн. Бабушка, должно быть, была в курсе того, как обстоят дела у внучки, однако видела только то, что хотела видеть.

Мать Ивонн была уже давно больна, но никто не хотел принимать это всерьез. В ее возвышенном семействе не говорили ни о приступах ее беспричинного страха, ни о паранойе, ни о галлюцинациях. Когда ей было двадцать, она вышла замуж, и спустя год на свет появилась Ивонн. Беременность и последующее рождение ребенка спровоцировали приступы психоза, и замалчивать этот факт было уже нельзя. Мать легла в психиатрическую клинику, недолгий брак распался, а Ивонн стала жить у бабушки под присмотром няни. Через год мать выписали, и она забрала дочь к себе домой.

Ивонн не могла припомнить, чтобы отец жил с ними когда-нибудь. Формально родители девочки были женаты до тех пор, пока ей не исполнилось пять лет. В действительности, как полагала сама Ивонн, уже во время послеродового психоза матери он бросился в бега. Девочка встречалась с ним пару раз в году. Он ждал ее у дверей дома, и они вместе шли в кино, музеи, цирк или на другие представления. Он был очень вежлив и крайне напряжен. И у девочки всегда было ощущение того, что он, равно как и она сама, приходит на эти встречи только из чувства долга.

У матери периоды улучшения чередовались с периодами обострений. Болезнь протекала медленно и мучительно, со всевозможными симптомами и признаками, а переход к здоровому периоду мог наступить внезапно, в течение всего одной ночи. Тогда на следующее утро Ивонн видела, как ее мать, стоя на кухне, с ужасом глядит на то, что творится вокруг. Затем девочка отправлялась со списком покупок в магазин за продуктами, отсутствовавшими в холодильнике, в то время как сама мать принималась за уборку.

У матери Ивонн была фантастическая способность брать себя в руки в случае крайней необходимости. Такая крайняя необходимость чаще всего приключалась, когда она посещала своего врача, доктора Виллениуса. Ивонн позднее предположила, что тот был психиатром, хотя об этом никогда не говорилось вслух. Ее матери в таких случаях всегда хотелось, чтобы дочь была при ней, в новых нарядных платьях, с расчесанными завитыми волосами. Это был весьма значимый элемент во внешней стороне жизни матери: «Вы только посмотрите, как хорошо я забочусь о своей дочери».

Доктор Виллениус – старый заядлый курильщик с физиономией легавого пса – слушал щебетанье пациентки с полуприкрытыми глазами, бормотал под нос что – то невнятное и выписывал ей лекарства, которые она покупала по пути домой. Лекарства хранились в шкафчике ванной комнаты, и мать забывала про них до тех пор, пока, внезапно спохватившись в один прекрасный день, не принимала огромную дозу и потом надолго выходила из строя.

В этом и заключалось ее лечение. Бабушка отказывалась верить в то, что ее дочь больна, ну а доктор Виллениус был заинтересован только в собственных гонорарах.

Позднее Ивонн очень часто хотелось, чтобы ее мать и в самом деле хоть раз лишилась рассудка на улице или в магазине, чтобы люди, наконец, обратили на нее внимание и забрали ее в полицию. Но для этого мать была слишком хитра. Паранойя бушевала в ее теле, в ушах звенело от галлюцинаций, но она приосанивалась и, закусив губы, чопорно улыбалась.

Не так давно по телевизору Ивонн слышала рассказ одного ветеринара о том, что при лечении больных птиц у него всегда возникают трудности, поскольку пернатые могут искусно притворяться здоровыми. Птицы распушают перья и щебечут до тех пор, пока хозяин находится рядом с ними. Таков инстинкт самосохранения, ведь больная птица рискует быть до смерти заклеванной собратьями. Хотите знать, как это происходит на самом деле у волнистых попугайчиков и у других особей, – просто понаблюдайте за ними дома.

То же самое было и у матери Ивонн. Показать себя слабой и больной было для нее смертельно опасно: этому она научилась еще с детства. Ей необходимо было оставаться бодрой, веселой, розовощекой, в противном случае она неотвратимо будет заклевана другими. Ее заученное «здоровое» поведение глубоко засело в ее мозгу, в ее рефлексах, и, когда возникала необходимость, оно просто давило ей на мозг, и тогда возникали эти фразы и жесты.

При этом ее поведение не выглядело совершенно нормальным. Женщина говорила как-то механически, чересчур громко смеялась, нелепо одевалась. Но при этом вполне могла сойти просто за несколько необычного и странноватого человека.

Когда ей и в самом деле становилось плохо, она уже не выстраивала этот внешний фасад. В такие дни она не выходила из квартиры и никого к себе не впускала. В такие периоды она рассматривала дочь как часть своих галлюцинаций. Неким таинственным образом ее дочь продолжала оставаться для нее эмбрионом, противной и омерзительной частью ее тела.

Хуже всего приходилось Ивонн, когда мать пугалась ее. Ее страх был в десятки раз страшнее гнева. По вполне понятным причинам девочке часто снились кошмары, и в одну из таких ночей, проснувшись от очередного кошмара, она пробралась в комнату матери и подползла к ее кровати, чтобы та ее успокоила.

Мать проснулась с диким криком и, накинувшись на дочь, принялась ее царапать. Из едва различимых фраз своей истошно кричавшей матери Ивонн поняла, что та увидела в ней огромного краба, заползшего на ее кровать и вцепившегося в ее тело. Кошмарный сон Ивонн не шел ни в какое сравнение с тем ужасом, который она тогда пережила.

Еду девочке в большинстве случаев приходилось готовить самой. Она всему обучалась путем проб и ошибок. Училась открывать консервные банки и зажигать газовую плиту. Тогда по телевидению не было такого множества передач по кулинарии, как сейчас, но она запоминала все, что видела.

В школе она конечно же была изгоем. Ее платья выглядели нелепо. Мать девочки покупала их в одном из близлежащих магазинов детских товаров. Продавщица была старой, дряхлой, равно как и ее покупательницы. В каком-то укромном месте у нее имелся неисчерпаемый запас розовых детских платьев с рюшами, которые, вероятно, были пределом мечтаний для четырехлетних принцесс, но чем старше становилась Ивонн, тем невыносимее они смотрелись. Особенно потому, что девочке приходилось почти до двенадцати лет носить модели, рассчитанные на семилетних детей, отчего они неумолимо рвались по швам.

Мать Ивонн обожала оперу. Она брала дочь на постановки «Тоски», «Кармен» и «Травиаты». Она была членом клуба друзей оперы, и это означало, что проходила по специальным приглашениям, а в фойе вместе с толпой таких же тетушек получала канапе с семгой. Перед началом спектакля режиссер выступал с небольшим докладом о композиторе, а один пожилой оперный певец рассказывал истории из своей жизни и напевал несколько мотивов.