Читать книгу "Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста"

– И образин… – подсказал Лешачок, чокаясь с Авениром.

Барнаулов сел за столик и заказал чашку черного мокко, безо всякого нетерпения поглядывая в радужные зеркальца редакторских очков, заранее зная, что срочный вызов и брызжущий нетерпением голос в телефоне – неплохое начало для крупной игры.

Авенир имел нюх на сенсации. Пример тому – живописное чудо, озирающееся по сторонам своими наивными незабудками. Но чего бы стоил этот нюх без его воистину чудодейственных связей в милиции и ГРУ, где через Авенира частенько сливали в прессу «мертвую воду» – отработанную и уже начавшую смердить информацию. Однако для жадного до «клюковки» обывателя это был самый настоящий свежачок, поэтому журнал «Золотой пес», на первый взгляд посвященный только городским ЧП, занимал первые строчки читательских рейтингов.

Барнаулов был новым, но очень ценным сотрудником. Авенир, гроссмейстер, двигал своего «белого офицера» туда, где горячо, зная, что российскому военкору, прошедшему две «чеченские», не привыкать к срочным вызовам и довольно жестоким подробностям его «командировок». Это задание не было исключением.

– Итак, Сергей Максимович, приступим к описанию диспозиции, исключительно простой и даже дешевой: в цирке – труп. Дрессировщик Джохар Ингибаров погиб во время репетиции: упал с высоты. Следаки уже отработали дело как несчастный случай.

Лешачок возвел глаза к небу, но не перекрестился, а только вздохнул печально и протяжно, словно тронул мехи старой гармони.

Барнаулов ничем не выдал своего удивления по поводу воздушной смерти знаменитого укротителя. Его аттракцион только готовился к выходу, и свежие афиши и яркие баннеры «Возвращение легенды: белые волки Ингибарова» зазывно трепыхались на мартовском ветру.

– Страховка подвела? – предчувствуя подвох, спросил Барнаулов, заранее зная, что любая версия случившегося – только маска.

– Скорее наоборот: со страховкой на этот раз переборщили, – не поддержал его игры Авенир. – Согласно сценарию он исполнял сальто-мортале под куполом цирка. А потом на воздушной петле спускался на арену с хищниками, при этом он вроде как срывался с трапеции и падал на глазах у зрителя. Визг, крики ужаса и прочий балаган, но вблизи манежа страховка натягивалась, и он соскакивал на арену целым и невредимым, посылая публике воздушные поцелуи. Старую, перетершуюся веревку заменили, а то, что новая на полметра длиннее оказалась, никто и не заметил, и на первой же репетиции Ингибаров с девяти метров вошел головой в манеж.

– Ингибаров… – Барнаулов проверил фамилию на звук, как проверяет настройщик звучание первой струны. – Чеченец? – спросил он как бы невзначай.

– Циркачи – люди без национальности, за это Сталин и не любил цирк, приют безродных космополитов, – проворчал Авенир.

– Зато Ленин любил, – вдруг встрепенулся мужичонка. – Из всех искусств для нас важнейшим является кино… и цирк, разумеется, пока массы неграмотны. Во как!

– Ну да ладно, – усмехнулся неожиданной начитанности Лешачка Барнаулов, – а я-то чем могу быть полезен грамотным массам? Я ведь не в «Цирковом обозрении» работаю.

– Чую я, что с эти делом не все чисто, – проворчал Авенир. – Какой-то червячок меня ест, и неспроста. В начале девяностых Ингибаров ушел из чеченского цирка и колесил по Европе, заключал контракты с шапито, весь зверинец и реквизит помещался в трейлерах – настоящая жизнь на колесах… Цирковые пути-дороги увели его в Англию, там влиятельная чеченская диаспора, и в силу до конца не выясненных причин тейп Ингибаровых считается элитным. Вот полюбуйся, – Авенир порылся в карманах, извлек цирковую афишку с портретом дрессировщика и протянул Барнаулову.

Ингибарову было за пятьдесят, яркая седина только усиливала впечатление благородного мужества. Крупное лицо, тяжелые складки возле губ и крупно вырезанных ноздрей придавали ему нечто львиное. В черном с серебром облегающем костюме и серебряном венце, охватывающем смуглый лоб, он был неотразим и подчеркнуто артистичен, и даже белые волки льнули к нему с собачьей преданностью.

В начале девяностых на чеченской арене вместо клоунов и дрессированных медведей загремели аяты из Корана, и бородатые моджахеды закружили зикр – ритуальный воинский хоровод.

Лешачок вежливо откланялся и отправился в туалетный закуток, Авенир проводил его тяжелым взглядом.

– Ну что ж, для начала впечатляет, – без особого огонька заметил Барнаулов, предполагая, что Авенир еще не все сказал, и он не ошибся.

– А теперь самое вкусное – юная вдова Тамира Ингибарова, так сказать, еще башмаков не износила, а уже выступает с аттракционом, хотя Восток – дело тонкое. Последние семь лет они разъезжали и выступали вместе. Сегодня ее первое самостоятельное выступление, если поторопишься, успеешь на вечернее представление. Возьмешь интервью, выудишь что-нибудь об Ингибарове, обаяния тебе не занимать…

И здесь Авенир не погрешил против истины: явление Барнаулова в подвальном кабачке прибавило резвости официанткам, а барышни за соседними столиками чаще окунали в бокал пересохшие губы, при этом бывший военкор сохранял привычное спокойствие под перекрестным огнем.

Мельком взглянув на часы, он убедился, что вполне успевает на второе отделение. По цирковой традиции его завершали хищники.

Цирковой шатер на проспекте Вернадского издалека казался летающей тарелкой, только что приземлившейся на далекой ледяной планете. По ободку помаргивала довольно скудная для столицы иллюминация. Высокое крыльцо набело перестелила метель, слизнув все следы, но внутри, в фойе и в холлах, непостижимым образом кипела жизнь. Детвора облепила лотки со сладкой ватой и яркими «тещиными языками», и, глядя на пестрое шевеление бантов, «антеннок» и колпачков со звездами, Барнаулов ощутил смирение, беспомощность и даже затаенный страх. У него не было детей, он и женат-то толком не был, а единственный в его жизни бурный роман был прерван внезапной командировкой в огнеопасный регион. Другие мимолетные увлечения не оставили заметного следа в его судьбе, и с некоторых пор он хранил уверенность, что любовь – это всегда глубокая рана, и вовремя уходил из-под обстрела. Не боясь ни бога, ни черта, он боялся любви и ее давно забытой власти над своей судьбой, поэтому и растерялся перед этими нежными, невинными и абсолютно беспощадными созданиями.

Звонок позвал нарядную толпу в зрительный зал, и Барнаулов поспешил занять свободное место рядом с выходом. Он не любил цирк, должно быть, потому, что вырос в лесном поселке Севморпуть и в детстве был лишен этого простецкого и одновременно изысканного зрелища. Однако пестрое мельтешение на арене и громкая музыка почти сразу погрузили его в бездумное и легкое настроение. Мимо него маршировали вышколенные танцовщицы, одетые лишь в блестки и павлинью радугу, скакали атласные лошади с волнистыми гривами, кувыркался Рыжий, поднимая облака белой пыли, а он словно спал с открытыми глазами, чувствуя на языке позабытый вкус слез. Древняя мистерия брала его в плен и уводила за грань жизни и смерти. Этот дикий, пестрый праздник и настоящая языческая мистерия, казалось, не имели никакой другой цели, кроме безудержного счастья и бесполезного цветения, кроме рискованной игры человека-ребенка, человека-волшебника, расточающего свои возможности с щедростью безумца.