Читать книгу "Злаки Зодиака, или Ижица-файлы - Игорь Чубаха"

Это копание затягивалось умышленно. Максим настраивался для резонанса.

Наконец, среди хлама объявился документ об окончании спецшколы. Сам диплом, номерной и отпечатанный в «Госзнаке»: виньетки, геральдика, символы; одельно — хвалебные слова за усердие, хотя именно усердием молодой Храпунов не славился. Теперь увидеть это в сумме. Теперь учесть это на фоне покоящегося в выдвинутом ящике барахла. Теперь постараться впитать глазами все на дипломе кроме хвалебных слов, виньеток и геральдических ребусов… Максим все еще настраивался.

И пришла злость, столь необходимая в эти минуты, чтобы не лезла в голову глупая идея сгонять до ближайшего ларька за пивом или разжевать приснившееся по Фрейду.

За бумагами обнаружился еще один, позвольте долю сиропности, дорогой сердцу предмет. Завернутым в суконку здесь хранился потемневший от времени и траченный зеленой ржавчиной амулет. Тоже медный, но вдвое тяжелей, чем те, которые сейчас выдавались сотрудникам ИСАЯ. А к амулету с тыльной стороны была припаяна серебряная пластинка с гравировкой: «Отважному бойцу ИСАЯ Владлену Антоновичу на вечное ношение от командования за борьбу с немецко-фашистскими захватчиками из „Аненербе“».[8]

Долой цинизм — ведь это было — этот амулет лично вручил крестному отцу Максима маршал Рокосовский. И Максим без благовейности, но истово перекрестившись, посчитал правильным одеть теперь медь на свою шею.

Во-первых, амулет-жетон помогает осознать свои импульсы и проявление этих импульсов вовне, во-вторых, открывает глаза там, где они должны быть открыты… Довольно плутать вокруг да около, внутренний учитель разрешил Храпунову взять похищенную бумагу в руки.

Нет — рано, карма фонит обидой, помогла бы медитация на пупке, но после вчерашнего…

Храпунов уже не рылся в бумагах, а бездумно пялился в окно под тиканье часов. За окном проплыла стайка весело хохочущих розовощеких юных девушек, соблазнительных даже без пива. Потом протопала неопрятная старуха с авоськой, вмещающей буханку хлеба «Столичный». Другой рукой гражданка теребила бумажку и, сверяясь с ней, водила носом по сторонам, наверно, искала указанный на бумажке адрес. Потом прямо под окнами Храпунова затормозил фургон с надписью «Молоко», причем, слово «Молоко» было выведено славянской вязью.

Далее Максим уже в окно не глазел, а лихорадочно распихивал по карманам самое необходимое, включая стыренную бумагу и диплом из домашнего архива. А у подкатившего задом прямо к подъезду фургона с грохотом обрушился борт и, как апельсины из порвавшегося полиэтиленового кулька, из фургона посыпались вооруженные до зубов бойцы в герметичных шлемах — ни хлорпикрин им не опасен, ни улыбка Медузы Горгоны. Протиснувшееся сквозь тучи солнце отразилось золотыми рыбками в пластиковых забралах. И бойцы ринулись в подъезд.

На третьем этаже первый из них оказался через две секунды. Еще через секунду дверь в квартиру Храпунова перестала оказывать сопротивление. Но только никого в квартире бойцы не обнаружили. Кукушка из часов с сарказмом сообщила, что воины опоздали. Окно на кухне оказалось распахнуто, и осенний промозглый ветерок шевелил занавеску. И даже можно было поверить, что за занавеской кто-то прячется, если бы она не была прозрачной.

— Куда он делся? — наивно спросил младший в группе захвата.

Старший, встав на цыпочки, раскрошил двумя пальцами деревянную кукушку в часах и со злой иронией бросил:

— Вознесся, — его ждали неприятные минуты оправданий перед Диной Матиевной.

А Храпунов, по карнизу перебравшись на соседний балкон, уткнулся носом в вывешенные капитуляционными флагами сырые простыни. Однако это чересчур напоминало недавно пережитые напряжные минуты! Вывернувшись из прилипчивых влажных тряпок, Максим осторожно заглянул в чужую квартиру сквозь стекло балконной двери, жаль, меж пышными гардинами нашлась только скупая щелочка, и глаза долго привыкали к царящему там сумраку. Кто здесь обитал, он не ведал — редко бывал дома и не стремился поддерживать добрососедских отношений.

Предварительная разведка дала не так уж много информации: обстановка весьма не бедная, на стеклянном журнальном столике заложенная рекламным проспектом книга «Бесы» Федора Михайловича Достоевского. И никого, хоть в этом явь отличалась от приснившейся подляны.

Запор оказался не хитрым и, бесшумно помудрив с балконной дверью, Максим очутился в комнате. На цыпочках обогнув роскошный итальянский спальный гарнитур «Olimpia»,[9]завлекательно застеленный атласным бельем, Храпунов заглянул в следующую комнату, его интересовал только выход из этих хором. Выход Максим за следующей дверью не обнаружил, но если бы только в этом заключались Юркины трудности.

Эта комната не имела окон, и здесь правила бы совсем уж непроглядная темень, если бы не в двадцать ламп пылающая под потолком, да еще преломляющая огни тысячей хрустальных висюлек, чешская люстра. Одна из украшающих стены этой комнаты дверей явно скрывала ванну, и оттуда вместе с журчанием воды доносился афродизиачный женский голосок:

— …А фонари с глазами желтыми

Нас вели сквозь туман.

Любить я раньше не умела так

Огненно, пламенно!

В душе моей неосторожно Вы

Разбудили вулкан!..

Но песня предназначалась не Храпунову. Левым плечом к незваному гостю на кожаном пуфике от гарнитура «Zodiaco» орлом ерзало обнаженное по пояс лицо кавказской национальности. Средних лет, офицерские брюки с лампасами, на груди буйные заросли седой шерсти, на крючконосой физиономии такое выражение, будто гражданин способен по плеску воды сквозь запертую дверь ванной угадывать, какую часть тела сейчас моет вожделенная дама.

А на курчавом плече пороховая татуировка — сиськастая русалка, пронзенная бамбуком. Как тут не вспомнить, что зря Максим сачканул дежурство в противорусалочьем патруле?

На кресло от того же гарнитура был небрежно брошен майорский китель с регалиями воздушно-десантных войск и портупея, в которой просчитывался, черт побери, боевой пистолет.

Помоги мне, помоги мне!

В желтоглазую ночь позови!

Видишь, гибнет, сердце гибнет

В огнедышащей лаве любви!

— Выводила рулады под аплодисменты воды запершаяся сирена.

Максим еще не был стопроцентно уверен, что влип окончательно, хотя сон явно был в руку. Вернувшись назад, Храпунов почесал затылок, реквизировал глянцевую закладку из Достоевского, оторвал клок и принялся интенсивно жевать, остальное свернул в трубочку. Во рту стало горько и, не затягивая, Максим выставил в заселенную комнату только трубочку. Прицелился, зажмурился и дунул.

Жеваная бумажка противно-влажно шаркнула по выключателю, и все двадцать ламп под потолком дисциплинировано погасли, оставив в глазах стража слепящие круги. На цыпочках Храпунов скользнул к кобуре, его пальцы нашарили скрипучую гладкую кожу, только пистолет в кобуре уже не ждал его ласкового прикосновения.