Читать книгу "Книги нового солнца - Джин Вулф"

— Но мой дядя говорил, что в его книге все подробно объяснено; те вещи, которым они дали свободу, явились не роем насекомых, но потоком разнообразных артефактов, созданных с расчетом возродить заложенные в них когда-то людьми идеи, которые было невозможно зашифровать цифрами. В руках этих машин оказалось все — начиная от строительства зданий и кончая производством пирожных с кремом; на протяжении тысяч поколений они строили города-механизмы, потом принялись за строительство городов, напоминающих скопление туч перед грозой, и других — похожих на скелеты драконов.

— Когда это было? — спросил я.

— Очень много лет назад — задолго до того, как был заложен первый камень Нессуса.

Я обнял ее за плечи, она положила руку на мое колено; ее Рука была горяча и беспокойна.

— Что бы они ни делали, они во всем следовали единому принципу. В образцах мебели, в покрое одежды. И, поскольку вожди, некогда считавшие, что людям следует пренебрегать идеями, выраженными в одежде, мебели и градостроительстве, давным-давно умерли, а их лица и учение забылись, люди обрадовались новым вещам. Так прекратила существование империя, построенная единственно на порядке.

— Но, — продолжала Кириака, — хотя империя и развалилась, общества умирали медленной смертью. Прежде всего, не желая, чтобы вещи, возвращаемые людям, снова оказались ими отвергнутыми, машины задумали устроить пышные празднества и фантасмагории, которые вдохновили бы зрителей на мечтания о богатстве, мести или незримых мирах. Позже они приставили к каждому человеку невидимого глазу спутника-советчика. Дети уже давно имели таких.

Силы машин продолжали иссякать — такова была их воля, — и они уже не могли поддерживать эти иллюзии в сознании своих владельцев; строить города они тоже не могли, ибо и те, что еще оставались, почти опустели.

Они достигли предела и, как говорил дядя, ожидали, что люди восстанут против них и разрушат. Однако ничего подобного не произошло, потому что к этому времени люди, которые ранее презирали их, как рабов, или молились на них, как на демонов, глубоко полюбили их.

Тогда они созвали самых преданных и на протяжении многих лет передавали им все накопленные знания; спустя некоторое время они умерли.

И тогда избранные приверженцы, собравшись, держали совет, как сохранить их учение, ибо знали, что никогда больше подобная цивилизация не придет на Урс. Но между ними разгорелись жаркие споры. Их обучение было раздельным: каждый, будь то мужчина или женщина, слушал свою машину, словно в мире, кроме них двоих, никого не существовало. И, поскольку знаний было так много, а учеников так мало, машины передали каждому различные сведения.

Тогда ученики начали делиться на группы, но и в них не было единства, и наконец каждый оказался в одиночестве, не способный понять прочих и сам непонятый и отвергнутый. И они разошлись в разные стороны: кто подальше от городов, некогда населенных машинами, кто, наоборот, заперся в городских стенах, но лишь немногие остались во дворцах погибших машин, чтобы бдеть над их останками…

Нам поднесли чаши с вином, чистым и прозрачным, как вода, и столь же невозмутимым, пока неосторожное движение не растревожит его. Оно распространяло аромат цветов, такой тонкий, что уловить его способен лишь человек, лишенный зрения; пьющий его набирался необычайной силы. Кириака нетерпеливо схватила чашу и, осушив ее, швырнула в угол.

— Расскажи мне еще об утраченных архивах, — попросил я.

— Когда последняя машина замерла и остыла, а те, кто учился у них отвергнутым людьми, запретным наукам, разошлись, покинув друг друга, в сердце каждого из них поселился ужас. Ибо все они знали, что смертны и давно не молоды. И каждый понимал, что с его смертью знания, трепетно лелеемые им всю жизнь, тоже умрут. И вот каждый, кому пришла такая мысль, считая себя неповторимым, взялся записать то, чему научился за долгие годы, — тайные знания о дикой природе, открытые им машинами. Много сведений было безвозвратно утеряно, но большая их часть сохранена; кое-что прошло через руки переписчиков, то оживлявших тексты собственными вставками, то губивших все различными упущениями… Поцелуй меня, Северьян.

Моя маска мешала, но все же наши губы встретились. Когда Кириака подалась назад, во мне всколыхнулись смутные воспоминания о давних любовных интрижках Теклы, разыгрываемых за потайными дверьми и в скрытых от глаз будуарах Обители Абсолюта, и я прошептал:

— Чтобы так шутить, надо быть уверенной во всецелом внимании мужчины. Кириака улыбнулась.

— Для этого я и попросила — хотела знать, слушаешь ли ты меня. Итак, на протяжении многих лет — сколько их миновало, я думаю, теперь уже не знает никто, ведь до заката солнца оставалось еще очень много времени, и годы были длиннее, — эти записи переходили из одних рук в другие или ветшали в сенотафиях, куда авторы упрятали их для пущей сохранности. Они содержали отрывочные, противоречивые, но доступные всякому уму сведения. Но пришел день, когда некий автарх (правда, тогда правителей не называли автархами) возжелал такой же власти, какая была при первой империи; его слуги, одетые в белое люди, собрали эти записи; они перевернули чердаки и низвергли андросфинксов, воздвигнутых в память о машинах, вторглись в гробницы давно умерших женщин. Добычу собрали в огромную кучу и свезли для сожжения в Нессус, тогда еще совсем недавно отстроенный.

Однако в ночь перед сожжением автарху, до сих пор грезившему лишь наяву и только о власти, наконец приснился сон. Ему привиделось, как из его рук навсегда утекают неукротимые царства жизни и смерти, камней и потоков, лесов и зверей.

Наутро он отдал приказ не зажигать факелы, но возвести хранилище и поместить туда все свитки и фолианты, что были собраны слугами в белых одеждах. Ибо, надеялся он, если новая, задуманная им империя отринет его, он удалится под своды этого хранилища и вступит в миры, которые, в подражание предшественникам, некогда презирал.

Империя отринула его, иначе и быть не могло. Нельзя искать в будущем прошлого, там его нет и не будет, пока метафизический мир, который гораздо обширнее и неспешнее нашего, не завершит свой кругооборот и не явится Новое Солнце. Но стать затворником этого хранилища, удалиться за крепостные стены, возведенные по его повелению, ему было не суждено, ибо стоило людям однажды пренебречь первозданным, оно навсегда отвернулось от них, и обрести его вновь невозможно.

Однако говорят, будто, прежде чем наложить печать на свое собрание, автарх поставил стража охранять его. Когда время, отпущенное на Урсе этому стражу, истекло, он нашел следующего, потом еще одного, и все они преданно служат своему автарху, ибо вскормлены среди первозданных идей, почерпнутых из сбереженного машинами знания, и эта преданность — одна из них.

Пока она говорила, я раздевал ее и целовал ее грудь; но все же спросил:

— Значит, все эти идеи покинули мир, когда автарх запер их у себя? Не мог ли я что-нибудь слышать о них?

— Нет, они не ушли из мира вовсе, потому что слишком долгое время передавались от человека к человеку и вошли в плоть и кровь всех людей. Кроме того, говорят, страж иногда выпускает их, и, пусть они каждый раз, рано или поздно, возвращаются обратно, ими успевает проникнуться хотя бы один человек, прежде чем они снова потонут во тьме.