Читать книгу "Победителей не судят - Виктор Пронин"

— Все правильно, — сказал Осоргин, прочитав заметку. — На всю полосу шапку... Так и напишем — «Снова в строю». И фотографию поместим. Есть у меня твоя фотка... Помнишь, наш фотокор щелкнул тебя, когда ты премии радовался как дитя... Веселый такой, простодушный, беззаботный... Крупно дадим, щедро! На первой полосе! Как раньше портреты вождей печатали!

— Тогда меня уж точно добьют, — без улыбки сказал Касьянин.

— Авось! — весело воскликнул редактор и помахал рукой, давая понять, что Касьянин может уйти не только из его кабинета, что он может вообще отправиться домой, поскольку дело свое сделал и без толку шататься по коридорам ему нечего.

А вечером пришел Ухалов.

Марина еще не вернулась, Степан с друзьями гонял мяч на пустыре, и приятели могли поговорить без помех. Ухалов был непривычно молчалив, сосредоточен, на Касьянина поглядывал пытливо, испытующе, словно прикидывая — сможет ли тот выдержать все, что он для него приготовил.

— Ты как? — спросил Ухалов.

— Держусь... Пишу потрясающие детективы.

— О чем?

— Сообщаю читателям о криминальном мире, в котором они живут, — Касьянин никогда не пересказывал содержание заметок, которые сдавал в набор. Что-то останавливало, в чем-то он считал свой труд малодостойным, во всяком случае, не заслуживающим интереса для людей серьезных, занятых своим делом. Его сообщения о криминальных всплесках жизни были хороши для электричек, для вагонов метро, для вокзальных залов ожидания, но не более того.

— И что же? — без интереса спросил Ухалов. — Режут друг друга?

— И режут тоже, — кивнул Касьянин. — Как и прежде. А что нового на литературном фронте? Какие открытия совершены, какие откровения посетили властителей дум?

— А знаешь, — оживился Ухалов, — есть и открытия.

— Да-а-а?! — не то восторженно, не то недоверчиво протянул Касьянин. — Надо же... Поделись!

— Поделюсь, — Ухалов вынул из широченного своего кармана бутылку водки с трепетным названием «Завалинка» и поставил на стол. Касьянин взял бутылку, внимательно вчитался во все слова, которые ему удалось обнаружить на этикетке, усмехнулся.

— Что означает это название? Она заваливает быстро и каждого? Или же предназначена для долгих и неторопливых бесед на завалинке? Или же в нем есть еще какой-то тайный смысл?

— Каждый понимает в меру своей испорченности, — Ухалов пожал большими округлыми плечами.

Друзья продолжали неспешно разговаривать и как бы между прочим, вроде сами того не замечая, прошли на кухню и принялись, не сговариваясь, готовить стол.

Касьянин вынул из холодильника вареную колбасу, горчицу, большой красный перец.

Ухалов тем временем открыл бутылку, взял с полки два стакана, граненых, между прочим, что по нынешним временам было большой редкостью.

Но оба любили по старой памяти пить именно из граненых, как в те времена, когда прятались они в кустах от милиционеров, когда водку подкрашивали чаем и опускали в стакан ложечки, чтобы сбить с толку борцов за трезвый образ жизни, обмануть юных своих жен, пытавшихся бороться с их пагубным пристрастием.

— Какие все-таки откровения посещают молодые дарования? — спросил Касьянин, и Ухалов тут же охотно откликнулся на его причудливый вопрос.

— Представляешь, Илья, открыт способ обратить на себя внимание не газетных борзописцев вроде тебя, не издательских рецензентов вроде меня — открыт способ привлечь внимание членов жюри денежных конкурсов.

— Что же для этого требуется? — Касьянин разрезал перец пополам и принялся делить его на дольки.

— А ничего! — воскликнул Ухалов, коротко взглянув на Касьянина. — Убери все абзацы, убери прямую речь, пусть текст идет, как в газетной полосе — сплошняком. А еще лучше — на несколько страниц одним предложением и без знаков препинания.

— И что же это дает мне, простому и унылому читателю?

— Это дает обалденный поток сознания, интеллектуальную прозу, доступную далеко не каждому! Заметь, Илья, это очень важный показатель — чтоб доступно было не каждому. И человек, который нашел в себе силы дочитать такую страницу до конца, чувствует себя избранным! Это тоже важное обстоятельство — ощутить избранность.

— Хорошо, — кивнул Касьянин, разливая водку в стаканы. — Но скажи, пожалуйста, о чем писать? Это имеет значение?

— Имеет, и очень важное. — Ухалов сел, придвинул к себе стакан, взял из тарелки красную полоску перца, поднял глаза на Касьянина. — Содержание, Илья, должно быть неуловимым!

— Это как?

— А вот так! Содержания вообще не должно быть! К примеру, ты вспоминаешь, как в детстве ел арбуз... Ты ел когда-нибудь арбуз?

— Было дело.

— Так вот, ты должен вспомнить все — цвет семечек и их количество, форму и цвет арбуза, размер ножа, которым этот арбуз разрезан, цвет рукоятки, из какого материала она сделана, сколько на ней заклепок и трещин, возможно, при этом ты слышал треск раскалывающегося арбуза — одному только этому треску можно посвятить десяток страниц. Если в комнате было солнце — опиши, муха гудела — это тебе еще пара страниц, если кто-то тебе в это время позвонил — глава, не меньше. Арбузный сок на столе, посверкивающая на солнце красная сердцевина, ее вкус, о! — Ухалов закрыл глаза и некоторое время в блаженстве раскачивался из стороны в сторону. — Вкус сердцевины — это еще пять страниц текста без абзацев, без знаков препинания, без просветов, чтобы читатель задыхался, понимаешь, задыхался в твоем тексте! А за окном крики детей, скрежет трамвая на повороте, гул пролетевшего самолета...

— У арбуза еще хвостик бывает, — подсказал Касьянин.

— Да! — заорал Ухалов. — Хвостик заслуживает целой главы, потому что хвостики бывают не только у арбуза, но и у некоторых людей — я в школьном учебнике видел, — у яблока, обезьяны, ящерицы...

— У ящерицы отваливается.

— Правильно, Илья! Ты вполне можешь садиться за современный роман под названием «Арбуз».

— Мне больше нравятся дыни, — задумчиво произнес Касьянин.

— Не возражаю — пусть «Дыня».

— Будем живы, — Касьянин поднял стакан, глухо ткнулся в стакан Ухалова и медленно выпил до дна.

— Хорошо-то как, господи, — пробормотал Ухалов и посмотрел на Касьянина повлажневшими глазами. — Жить-то как хорошо, а, Илюша? Ты со мной согласен?

— Мне тоже нравится, — кивнул Касьянин, который и к жизни, и к себе, и ко всему на свете относился не то чтобы сдержанно, а как-то осторожно.

— Жизнь надо ценить, — продолжал Ухалов. — Она ведь того... Одна.

— И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно, — Касьянин был серьезен и сосредоточен — он выбирал ломтик перца, который бы отвечал его представлениям о жизни в данный момент.

— Да, — согласился Ухалов. — Мучительно больно — это плохо. Этого надо избегать.