Читать книгу "Ученик чародея - Николай Шпанов"

6. Епископ Ланцанс

— Он работает в очень трудном районе, где нет стоящего католического прихода, почти нет католиков! Можно подумать, что вы об этом забыли! — Шилде заявил это, даже не прибавив обычного титулования, какого требовало обращение к особе столь высокого сана, как епископ.

Епископ взглянул на Шилде подчёркнуто удивлённо.

— Что значит «стоящий» приход? Разве вам известны не «стоящие» приходы?

С того момента, как они очутились одни, Шилде утратил всякую почтительность. Ланцансу начинало казаться, что он напрасно оставил Шилде после совещания для приватной беседы. Видимо, не зря пробст Сандерс предостерегал епископа от излишне благосклонного отношения к этому человеку. Да, видно, это уж не прежний Шилде. «Эта свинья из тех, — сказал Сандерс о Шилде, — что способна слопать собственных поросят, если у неё разыграется аппетит. Шилде пальца в рот не кладите — откусит руку».

Ну что же, тем хуже для Шилде. Для мелкоты из «Перконкруста» — он «недосягаемый», а епископ видывал на своём пути зверей и посильнее. Скоро, бог даст, заграничная помощь для эмиграции будет притекать через кассу святого престола, а значит, и через его, Ланцанса, руки. Придётся тогда Шилде посидеть на урезанном пайке!

Ланцанс спрятал свои беспокойные руки под нараменник. Он знал за собой эту неудобную особенность: подвижность рук. Иногда они положительно мешали ему, нарушая облик невозмутимого спокойствия, какой Ланцанс старался себе придать. Ещё в новициате Ланцанс усвоил себе значение внешности для члена такого Ордена, как «Общество Иисуса»[5]. Всю жизнь он боролся со своими нервными руками, проявлявшими тем большую подвижность, чем меньше она была к месту. Вот и сейчас ему хотелось бы ошеломить Шилде холодностью, мертвенным спокойствием, а руки сами тянулись к чему-нибудь, что можно было вертеть, теребить. Под нараменником пальцы шевелились так, словно там скрывалась целая клавиатура. Ланцанс вытащил руки из-под пелерины и сердито засунул их за шёлковую ленту, перепоясывавшую его крупную фигуру по животу. Ему хотелось сдержать своё раздражение против Шилде. Как-никак, самые крепкие нити к тем немногим, кто ещё согласен работать на сомнительном поприще эмигрантской разведки, находятся в руках Шилде… Нужно поскорее найти подходящего человека в собственном Совете, кто мог бы взять их в свои руки… Кто бы это мог быть?.. Полковник Вальдемар Скайстлаукс?.. Стар! Ему бы время на свалку, если бы так уж не повелось, что каждая эмигрантская организация должна иметь в руководстве парочку полковников. К сожалению, господа военные, вместо того чтобы объединить свои силы, только и знают, что подсиживать друг друга. Полковник Скайстлаукс из «Латвийского совета» не выносит полковника Янумса из «Латышского совета». А Вилис Янумс слышать не может о полковнике Лобе…

О Лобе!.. Вот фамилия, которая кстати всплыла в памяти Ланцанса! Лобе прошёл нужную школу. След споротых петлиц «СС» сильно поднимает теперь цену человека…

Ланцанс поймал себя на том, что мысли его ушли в сторону от того, что говорит Шилде… Нужно всё-таки послушать этого субъекта… А, господин Шилде занят тем, что набивает цену себе и своему агенту, действующему в Латвии! Расписывает трудности, с какими встречается человек, работающий в «советском тылу»…

Слово «тыл» по-прежнему, как во время войны, употреблялось в обиходе эмигрантских главарей. Они не хотели признать войну оконченной. Для них «фронт» не закрывался. На нем никогда не затихала война. Больше того: она ещё никогда не велась с таким ожесточением, как сейчас. Никогда ещё не пускалось в ход столько средств для поддержания огня по всей линии: шпионажа, диверсий, террора — всех видов многообразной и сложной тайной войны во время мира.

— Можно подумать, будто вы забыли: перед лицом общей опасности исчезают разногласия в рядах воинов за святое дело, — внушительно произнёс Ланцанс. — Лютеранский священник протянет руку католику. Неужели не нашлось бы православного попа, который пришёл бы ему на помощь? Да, сын мой! — Ланцанс нарочно назвал так своего собеседника, хотя Шилде не только не был католиком, но вообще не верил ни в бога, ни в черта. А сказал это епископ потому, что не хотел называть гостя слишком уважительным — «господин Шилде». Скажи же он просто «Шилде», это могло быть принято за излишнюю дружественность или враждебность, в зависимости от уровня сообразительности собеседника. — Да, сын мой, — повторил он, — служитель Христа, соответственно настроенный в политическом смысле, независимо от вероисповедания — наш друг. Значит, он и друг вашего человека.

Тут епископ потянулся через стол и овладел пепельницей, в которую Шилде за короткий срок успел воткнуть несколько окурков. Ланцанс не выносил табачного дыма. Но почему именно этому развязному Шилде он стеснялся об этом сказать, как говорил всякому другому собеседнику? Епископу пришло в голову, что, вероятно, потому он терпит вокруг себя клубы этого отвратительного дыма, что боится: Шилде способен ответить на его замечание грубостью. Уж лучше помучиться, чем ставить себя в фальшивое положение. Господи, боже, у кого это он вычитал: «Через фальшивые положения проходят; в них никогда не остаются!..» А кто-то возражал: «Из фальшивых положений не выходят. Из них нельзя выйти!..» Что же верно? А верно то, что Шилде грубиян. Нельзя епископу ставить себя в неловкое положение перед грубияном…

Однако Шилде, кажется, не понял, почему епископ отодвинул от него пепельницу. Как ни в чём не бывало, он снова закурил со словами:

— Мой человек, там, все понимает не хуже нас с вами, Ланцанс…

— «Господин Ланцанс» или «ваше преосвященство», как вам удобней, — сдержанно поправил его епископ.

— Если вам угодно, то я готов именовать вас даже святейшеством, — с издёвкой ответил Шилде.

— Я не думал, Шилде, что вы так не уважаете церковь… Когда-нибудь, когда наступит час вашего последнего отчёта всевышнему, вы поймёте свою ошибку… — И Ланцанс закончил как мог более внушительно: — Обращаясь ко мне, вы обращаетесь к церкви, Шилде.

— Хотя бы к самому господу богу. Мне всё равно, — пробормотал Шилде.

— Вернёмся к нашей теме, — подавляя гнев, с наружным смирением проговорил епископ. — Итак, прошу вас исходить из единства стремлений всех благонамеренных священнослужителей, независимо от принадлежности к тому или иному исповеданию.

— Обстоятельства работы, какую ведут мои люди за кордоном, своеобразны и трудны. Вы их не знаете…

— С помощью господней, мы знаем всё, мой дорогой Шилде, — раздельно проговорил Ланцанс, особенно нажимая на слово «всё». — Церковь, властью, дарованной ей царём небесным и доверенной ей царями земными, приходит на помощь всем, кто служит делу борьбы с коммунизмом… Мы знаем больше, чем может постичь погрязший в суете и юдоли слабый ум человеческий… Я просил вас остаться тут, чтобы спросить, вполне ли благополучно закончилось дело с наказанием Круминьша?

— С ним покончено. Дело за тем, чтобы спасти моего человека, выполнявшего эту карательную операцию.