Читать книгу "Лики звезд - Виталий Николаевич Вавикин"

вглядывается ей в глаза. – А вы? Вы помните, как вас зовут.

– Конечно, – Молли кажется, что она выглядит слишком беспечной. – Я – Куза Изабелл Джури, – она снова улыбается. – Я – высшая, доктор Кезард. И боюсь, провела слишком много времени в этом незапланированном отпуске.

– Вы так думаете?

– Я в этом уверена, – Молли смотрит на свою ногу. – Или же вы не смогли справиться со своими обязанностями и есть какие-то последствия?

– Нет, – он качает головой. – С вашим телом все в порядке. – Он пытливо молчит, поджав губы. – Могу я спросить?

– Конечно.

– Кто такая Молли Эш Кэрролл?

– Кэрролл? – Молли напрягается. – Это девушка… с планеты Идмон. Девушка, у которой большое будущее.

– Будущее? – доктор Кезард нахмуривает лоб.

– Она художник и скульптор, – улыбается Молли. – Свежая кровь. Вы же знаете, как сложно найти в наше время настоящие таланты. Особенно в области искусства, – она пытается подражать хозяйке своего нового тела. – Надеюсь, вы не слишком долго держали меня здесь и я все еще смогу увлечь эту девушку, уговорить остаться у нас.

– Надеюсь, что недолго, – вымученно улыбается доктор Кезард. Молли награждает его снисходительным взглядом.

– Обещаю, что отмечу вашу работу на совете, – заверяет она, протягивает ему руку и просит помочь ей подняться с кровати.

Глава двадцать третья

В квартире Кузы тихо и пахнет ладаном. Десятки комнат, которыми никто никогда не пользуется. Десятки картин, которые годятся лишь для того, чтобы их выбросить. Тяжелые шторы скрывают начинающиеся от пола окна. Молли открывает их. Смотрит на раскинувшийся внизу город. Ветер трезвит, успокаивает. Молли ходит по комнатам, заставляет себя не спешить. Не искать встречи с Гликеном. Не выдавать себя. Она открывает очередную дверь. Мастерская кажется неприлично огромной. Гипс, камень, холсты в мольбертах.

Молли проходит в центр мастерской. Останавливается возле незаконченной картины. Обнаженная Грейс лежит на диване. Лежит на холсте. Молли смотрит на диван, сохранивший на себе отпечаток тела Грейс. Куза рисовала все как есть. Даже грязь на полу была запечатлена на холсте. Молли смотрит на окно за диваном: большое, задернутое шторами. Она открывает его. Возвращается к мольберту. Куза любила Грейс. Этими чувствами, кажется, пропитан весь рисунок. И Грейс на холсте. Сложно подделать те чувства, с которыми она отдавалась этой картине. Молли смотрит на засохшие кисти. Это тело. Эта жизнь. Эта картина. Все это принадлежит Кузе, но все это может помочь скоротать время. Дождаться Гликена. Дождаться Молли.

Она идет по мастерской. Ищет незаконченные скульптуры. Ищет возможность убить время. Вспоминает бар в одной из комнат. Выбирает бутылку самого крепкого вина. Пьет, чувствуя запах пота от своего чужого тела. Ищет ванную. Набирает воду. Сбрасывает одежду и наливает себе еще один бокал вина. Алкоголь пьянит. Полная грудь поднимается над водной гладью. Молли вспоминает свой сон. Трогает чужой живот. Вспоминает Хака. Улыбается и начинает ласкать себя. Нет. Не себя. Это чужое тело. Новые ощущения заполняют сознание. Молли заставляет себя думать о Хаке. Вспоминать его. Наслаждаться его близостью. Вдыхать его запах. Чувствовать его.

Молли разочарованно вздыхает и наливает себе еще вина. Это тело не хочет Хака. Это тело хочет Грейс. Хочет того, чего не хочет сознание. Сознание Молли в теле Кузы. Нет! Она залпом допивает вино. Наливает еще. Снова выпивает. Она не будет сопротивляться этим желаниям. И не будет идти у них на поводу. Она отбросит эти условности. Вернется в мастерскую и позволит работе поглотить себя. Подчинить себя. Заставить забыть Хака. Она будет работать и ждать. Ждать, когда вернется Гликен.

Молли роняет на пол пустую бутылку и закрывает глаза. Погружается в воду, представляя себя ребенком, которого она же должна была родить. Родить в своем сне. Далеком сне, о котором она забудет. Легкие болят, заставляют сделать вдох. Голова гудит. Молли слышит, как пульсирует кровь. Ее голубая кровь. Она заставляет себя подняться. Жадно хватает ртом воздух. Выбирается из ванной и не вытираясь идет в спальню. Блуждает среди десятков комнат. Открывает двери, за которыми есть все, кроме кровати.

– Ну где же ты?! – бормочет она, переставляя подкашивающиеся ноги.

Голова кружится, но тошноты нет. «Это хорошо», – успевает подумать Молли, падая на пол. Поднимает голову и видит за открывшейся дверью кровать. Большую. Черную. С резными спинками и множеством подушек. Она ползет к ней, зная, что подняться уже не сможет. Взбирается, путаясь в одеяле. Закрывает глаза и пытается ни о чем не думать. Пусть будут только сны.

Глава двадцать четвертая

Двери. Одна из дверей. Та, что расположена в мастерской, но которою Молли замечает лишь на пятый день работы. Дверь в патио. Во внутренний дворик, с неуклюжей карликовой пальмой в центре и цитрусовыми в кадках вдоль стен. Молли находит ее случайно – дверь в этот заброшенный искусственный рай. Разбирает обломки камней и гипсовых статуй, отодвигает полотно в человеческий рост, видит за треногами дверную ручку и пытается пробраться к ней, ожидая найти подсобку или еще одну ненужную комнату, о которой Куза давно забыла. Но вместо этого Молли находит патио. Патио, где никто не был уже как минимум несколько лет.

Домашние цветы погибли, уступив место долгоживущим растениям. Плоды цитрусовых догнивают на полу. Дренаж работает, но местами видны небольшие лужи. Шезлонги сложены и стоят у стен. На столе под пальмой – покрытая плесенью коробка. Молли открывает ее. Сотни рисунков, выполненных карандашом, половина из которых безвозвратно уничтожена сыростью. Крохотные статуи прячутся в траве.

Почему Куза решила забросить это место? Молли подвигает к столу шезлонг и перекладывает найденные рисунки. Контуры, образы, размытые силуэты. Она останавливается. Смотрит на сохранившееся лицо Кауфмана. Нет, не Кауфмана. Кого-то другого. Коротко постриженного, худого, влюбленного. Человека, у которого нет времени для меланхолии и усталых слов. Человека, который никогда не согласится быть высшим. Неужели Кауфман когда-то был таким? А Куза? Молли спешно перекладывает листы, пытаясь отыскать хозяйку своего тела. Высокая, стройная, в длинной юбке и широком свитере. Она смотрит на Молли своими черными глазами с пожелтевшего листа бумаги. И еще. Куза и Кауфман. Вместе. Они обнимают друг друга. Целуют друг друга. Лежат в постели и смотрят друг другу в глаза. Что это? Фантазия Кузы? Безумие? Искусство?

Молли морщится. Вглядывается в созданные карандашом знакомые контуры лаборатории. Насосы вынесены на первый план. Они закачивают в тело Кузы темную жидкость, которая должна быть голубой, если бы не черно-белый рисунок. И Кауфман. Он стоит рядом с Кузой и держит ее за руку. Следующий рисунок – слезы. Крупные слезы из темных глаз. Следующий – Кауфман. Все еще влюбленный, но уже начинающий полнеть. Следующий – Куза. Она рисует себя беременной. Стоит у окна и поддерживает руками большой живот. У окна, в котором отражается лицо Кауфмана.

Молли перекладывает эти рисунки, и время словно оживает у нее перед глазами. Оно переливается старыми листами, искрится неровными линиями. И статуя… Та самая статуя, которую Молли видела у Кауфмана, статуя беременной женщины без лица. Теперь Молли видит, как она рождается на рисунках. На рисунках Кузы, которая рисует себя. Рисует свои надежды. Свои мечты. Она стоит у окна, поддерживая живот, а отраженное на