Читать книгу "Не по сценарию - Ольга Журавлёва"

ни разу не предпринял попытки найти его или хотя бы задать матери вопросы. Как ей удалось так искусно внушить мне, что никакого отца у меня нет и быть не может?

Я ведь считал, что фамилия — Данилевская, принадлежит самой Марьяне. А отчество — Богданович — дано мне просто потому, что так положено, и звучное отеческое имя мать сочинила сама. Но все намного проще. Она, оказывается, всего лишь не сменила фамилию после развода, а отчество было настоящим. А ведь я мог бы легко его найти, задайся такой целью. Эта мысль раз за разом больно резала сердце. Похоже, идея, что поддельных отцов у меня много, а настоящего нет вовсе, поэтому и искать некого, стала для меня догмой, постулатом, той самой чертовой теоремой, не требующей доказательств.

Я всматривался в старые фото, улавливая сходство мужчины с собой. Несомненно, у меня его волосы и телосложение. Нос похож, и подбородок тоже. Впрочем, я мог в чем-то ошибаться, ведь невероятно сложно сделать выводы по фотографиям, особенно когда мечтаешь желаемое выдать за действительное. Знал наверняка я лишь одно: цвет глаз и разлет бровей у меня от матери, но на этом сходство с ней и заканчивалось. У нее лицо в форме сердечка, волосы вьющиеся и светлые, а телосложение изящное и миниатюрное. Самое то для женщины. Но будь я похож на мать, вырос бы тщедушным бледным цыпленком, а не высоченным смуглым и темноволосым мужчиной. Выходит, на отца я все-таки походил намного сильнее.

По старым снимкам я пытался угадать его характер. Каким он был? О чем мечтал? Как жил? Но, черт, как же это сложно — видеть чужого и незнакомого человека, на которого ты похож, и понимать, что не знаешь о нем ничего. Даже голоса не слышал никогда. Даже в глаза не взглянул ни разу. Похоже на картину, нарисованную сумасшедшим, когда вроде бы предметы ясны и понятны, но сложить их воедино не получается.

Сквозь сухие рыдания, рвущиеся из грудной клетки, я сотни раз задавал вопрос этим безмолвным фотографиям, почему он так поступил со мной. И, конечно, не получал от вытертых карточек никакого ответа. В те темные для моей души дни я думал, что теперь мне вряд ли удастся разгадать головоломку моего появления на свет, потому что у матери я никогда не спрошу об этом. Мне не нужна ее наигранная ложь, где во всем будет виноват только он, мой несостоявшийся отец.

После оглашения завещания я жестоко напился. Я желал либо исчезнуть из этого мира, либо чтобы мир исчез навсегда, оставив меня в пустоте, где нет мыслей, чувств и боли. В блаженном алкогольном беспамятстве я пробыл несколько дней, пока однажды утром мне не позвонили.

Мужчина на другом конце провода представился Маратом, компаньоном моего отца. Он вежливо, но настойчиво попросил встречи, а я, опустошенный, как та бутылка из-под виски, чье горлышко торчало из мусорного ведра, не смог отказать ему. С каким-то мазохистским предвкушением я вдруг возжаждал услышать от этого человека как можно больше о Богдане Данилевском, прекрасно понимая, что каждое новое знание принесет мне нестерпимую душевную боль.

Через час Марат приехал ко мне домой, и за этот час я даже не потрудился привести себя или свое жилище в порядок. Впрочем, он сделал вид, что не замечает ни стойкого амбре перегара, ни раскиданных вещей, ни моего расхристанного вида.

Марат оказался не только компаньоном отца, но и его другом, хотя и был младше его на пятнадцать лет. Их связал театр, где Марат полностью заведовал административной частью, а мой отец — художественной. Судя по рассказам Марата, Богдан Данилевский был творческим человеком, но без лишней экспрессии, которая бы только мешала ведению бизнеса. Отец не был лишен прагматизма, но был очень замкнутым человеком, можно даже сказать, нелюдимым. Благодаря этому весь его театр, который также перешел ему в наследство от его отца, был похож на большую семью. Актеры работали на него десятилетиями, обожали Богдана, да и он относился к ним тепло и с уважением. Любой новый человек в этой сложившейся творческой семье принимался не сразу, но если уж был принят коллективом, то почти всегда оставался его частью, не желая покидать уютных стен.

Богдан Данилевский не был новатором. Он признавал лишь классическую школу Станиславского и преданно следовал ей, зато резко и негативно отзывался о попытках создания новых школ и течений в сценическом искусстве. Наверно, из-за этой его замкнутости и приверженности старым традициям как в репертуаре, так и в актерской игре, театр никогда не был модным и узнаваемым. Правда, и сам отец не стремился к громкой славе.

Сейчас, когда Богдана Данилевского не стало, Марат испытывал неизгладимую утрату, возможно даже сильнее моей. Ведь он знал отца несколько десятков лет, работал с ним рядом. Наверно, эта потеря и сблизила нас с Маратом. Театру был нужен новый художественный руководитель, без которого тот просто перестанет существовать, и Марат сказал, что с уважением принял бы меня, сына своего друга, в качестве своего нового компаньона, и уговорил принять наследство.

Мы долго разговаривали, распив еще одну бутылку на двоих, и от Марата я узнал тогда трагедию жизни моего отца. Богдан действительно не знал, что у него есть сын. Когда они с Марьяной громко и скандально развелись, она не сообщила, что беременна. Отец лишь после моего рождения узнал, что бывшая жена родила, но подумал, что ребенок не от него. Он обоснованно считал Марьяну ветреной и жадной до мужского внимания, так что появление ребенка его не слишком удивило, но окончательно отдалило от нее. Он больше не желал знать женщину, которая зачала от другого мужчины. О моем отчестве и дате рождения Богдан Данилевский, разумеется, не знал, а мать отчего-то не спешила просвещать бывшего мужа в этом вопросе.

Богдан узнал о своем отцовстве совершенно случайно. Просто однажды увидел меня на экране, в дешевом молодежном сериале, и оторопел, поняв, как сильно главный герой на него похож.

Когда Марат рассказывал мне об этом эпизоде, горло перехватило. Я живо представил, как мой отец, так же, как и я совсем недавно, вглядывался в мои изображения, ища сходство. И так же их находил. А потом он просто нашел телефон Марьяны, позвонил ей и задал вопрос напрямую. И мать призналась, что да, я его родной сын.

— Почему же он не пришел ко мне? — с горечью спрашивал я Марата. Но тот лишь вздохнул, покачал головой.

— Он просто испугался, — отвечал мне